— Адам, побойся Бога! С таким лицом, да в Париж?!
Сагтынский обогнул массивный стол шефа. Положил перед ним пухлую
папку и что-то зашептал ему на ухо. Бенкендорф принялся листать
документы, изредка бросая на Варваци заинтересованный взгляд.
— Все равно не понимаю! Это же разбойник! Террорист! Поклонник
ужасов неистовства. Как он разрешил вопрос с продажей пороха
горцам?! Испепелил негодяев! А в Царьграде? Политическое убийство в
саду английского посольства! Что молчишь? – накинулся граф на
Косту.
Отставной хорунжий стоял, вытянувшись по струнке, как и положено
бывшему военному. Гордо вздернув подбородок, ответил:
— Мой учитель, граф де Витт, заповедовал мне отринуть
нравственную брезгливость!
— Не учил же он тебя крушить людей направо-налево, как вы там
привыкли у себя, на Кавказе!
— Когда нет иного выхода…
— Считаю, ваше сиятельство, полезным, – вклинился в разговор
Сагтынский, – дополнить гибкую, но осторожную манеру ведения дел
Толстым человеком решительным и не склонным к рефлексиям.
«Толстой? – удивился Коста. – Это кто ж такой?»
— Что ты думаешь о вредоносном влиянии зарубежной прессы в
Европе на светлый образ нашей Империи? – задал ему непростой вопрос
Бенкендорф.
Варваци задумался. Выразился по-французски, опасаясь, что на
русском его ответ прозвучит вяловато:
— l'information se transforme en intervention (информация
превращается в интервенцию)!
— Умно! – восхитился граф. – Сам придумал или кто подсказал?
— Сам, Ваше сиятельство!
— Французский у тебя хромает.
— Знание слишком многих языков – часто не благо, а помеха.
— Во Франции поднаберется, – успокоил Сагтынский шефа.
— Вижу, ты уже все решил, – хмыкнул Бенкендорф. – Уверен?
— Уверен!
— Вижу, что человек полезный. И аттестации у него самые
наилучшие. Лишь Чернышев против. Но с его печальной репутацией и
ненавистью к нему публики всех классов без исключения – это скорее
плюс, чем минус… Не любишь голубой мундир? – вдруг резко спросил
шеф жандармов.
— Защиту государства от врагов внутренних считаю
необходимой!
— Ты думаешь, мы тут исключительно политическим сыском
занимаемся? – усмехнулся Бенкендорф. – Да будет тебе известно, за
пятнадцать лет у нас в производстве всего девять дел супротив
революционеров[4]. И сотни – против проворовавшихся чиновников.
Они-то и распускают про нас гнусные слухи, ибо боятся наказания за
свое мздоимство. Именно мы, жандармы, боремся со
взяточничеством.