— Пошли.
Адам Александрович встал. Оправил мундир. Прихватил со стола
пухлую папку и повел отставного хорунжего в основное здание. Коста
догадался: его ждут смотрины.
Они прошли через внутренний двор, миновав тюремное здание и
каретный парк. Зашли во дворец Кочубея с черного входа. Парадная
лестница впечатляла, как и интерьеры работы Монферрана. Лепнина,
позолота, колонны. Дворец изнутри, даже в части, отведенной для
присутственного места, блистал роскошью, соответствующей высокому
титулу его всесильного постояльца, графа Бенкендорфа.
В его приемной было людно. Просители разного чина и звания
терпеливо ждали выхода Его сиятельства. У окна притулился
розовощекий, в светло-синем мундире адъютант, со снисходительной
улыбкой взиравший за волнением посетителей. При появлении
Сагтынского тут же подобрался, сделался серьезным.
— Вас ожидают, ваше высокопревосходительство!
Очередь безмолвствовала. Никто ни звука не издал, когда
действительный статский советник и его спутник злодейского вида, с
обезображенным шрамом лицом, проникли в кабинет.
Место впоследствии станет знаменитым. Кто только из выдающихся
русских министров не будет занимать эту огромную комнату с зелеными
стенами и колоннадой. Первым был красавец Виктор Павлович Кочубей,
канцлер Империи. Вторым, не менее значительным, стал человек с
добрым взглядом и стальной волей, граф Александр Христофорович
Бенкендорф.
III Отделение – это, в первую очередь, дворянская спецслужба,
следившая за дворянами и их каравшая. В этом было заключено далеко
не всем понятное сложное противоречие. И личность ее создателя и
руководителя оказалась ему под стать. Бенкендорф во главе жандармов
– это затейливая гримаса николаевской эпохи и одновременно
оксюморон. Каратель с добрым сердцем и благородной душой, взявший
на службу человеческие пороки. И боявшийся кошек. Простительная
слабость, служившая предметом шуток Императора во время совместных
путешествий.
Выглядел он неважно. Отпуск, проведенный в родном майорате под
Ревелем, в имении Фалль, помог слабо. Ныне его пользовали гомеопаты
и аллопаты[3]. Последние утверждали, что, если граф и не умрёт от
поразившей его болезни, то она есть, однако, начало окончательного
разрушения. Опасения Сагтынского имели более чем твердые
основания.
Бенкендорф коротко ответил на приветствие своего ближайшего
сотрудника и изумленно уставился на отставного хорунжего.