Перекатиться получилось вполне
нормально, и я решил попробовать встать. В конце концов, большим
пальцем ноги я шевелю вполне уверенно. Зря. Очень зря я так
подумал. От одной слабенькой попытки рухнул обратно в кровать.
Хорошо ещё не прямо в свежее пятно. Отполз подальше – благо размеры
ложа позволяли, откинулся на подушку, и кажется уснул…
И снилось мне странное…
Кто-то говорил вот, мол, он, нашли…
Ничего толком от него не осталось, к богу в рай отправился – прямым
ходом, ничего на грешной земле не оставив… Голоса вроде знакомые,
но чьи уже не понять. Да и надо ли?
Сон прервался. Кто-то положил мне
руку на голову, после переместил на живот, правда его коснулся
едва-едва, после на правое плечо, затем на левое. Рядом голоса
читали молитвы.
- Велики дела Господни, Дивны дела
Твои, - нараспев читали голоса.
Потом я кажется снова задремал под
них, глаза сомкнулись сами собой. Меня влекло куда-то, тащило, как
будто в водоворот. Кто-то вцепился когтистыми лапами в щиколотки,
тянул за предплечья. С каждым словом вражьих сил становилась всё
меньше, но сам я как будто наливался свинцом, и уже без посторонней
помощи уходил на глубину.
А потом я услышал, как первый голос
начал читать:
- Отче Святый, Врачу душ и телес,
пославый Единороднаго Твоего Сына, Господа нашего Исуса Христа,
всякий недуг исцеляющаго и от смерти избавляющаго, исцели и раба
Твоего Михаила от обдержащия его телесныя и душевныя немощи…
Мне вдруг стало легче. Вся душа моя
как воздушный шарик гелием наполнилась, и меня теперь влекло
обратно. Тут голос дочитал молитву, и завёл её снова. И у меня
появились силы. Я оттолкнулся от дна, которого прежде не
чувствовал. По пяткам скребнули вражьи когти, но они уже не имели
никакой силы. Я как будто всплывал из-под воды. К свету, теплу и
распевному голосу.
Как только голос прочёл молитву в
седьмой, кажется, раз, я открыл глаза.
Надо было видеть лица шестерых
священников в роскошных ризах, что стояли над моей кроватью. С неё
убрали расшитый полог, чтобы возглавлявшему их старцу в белоснежном
каптыре[1] (откуда я только это слово-то
знаю?) и чёрной рясе, почти закрытой свободной мантией, было видно
меня. Худое, какое-то острое лицо чем-то напоминало старого
советского актера Сергеева.[2] И голос
почти такой же, пускай и хорошо поставленный, как у всех
священников, но слегка надтреснутый от возраста.