Осторожно приоткрыла ее дверь. Горел только ночник на ее тумбочке. Таня лежала в постели, а рядом с ней сидел Анатолий. Он был в одних джинсах, с голым торсом.
Видно, только вышел из ванной и почему-то решил к ней войти, возможно, ей что-то понадобилось. Или она позвала.
Все нормально: он не мог оставить ребенка, если тому стало страшно или одиноко. Но я не постыдилась задержаться на пороге, почти не дыша, и понаблюдать за ними.
Он гладил Танину руку, потом провел рукой по ее волосам, прижал к шее, щеке, губам. Да, так утешают, успокаивают. Но он молчал!
Вот в чем беда.
Прикосновения очень важны в контакте с переживающим ребенком, но необходимы и так естественны слова.
Он педагог, он это знает. А Таня ориентирована на разговор, общение. Ее утешить можно только так.
И все же дело было не только в этом.
Дело было во взгляде, с которым оглянулся на меня Анатолий. То был взгляд человека, который не просто не хотел бы, чтобы его застали в очень двусмысленный момент.
Это был взгляд того, кого вырвали из глубокого, бессознательного провала в томительную и тайную глубину. Так мне показалось тогда.
Я сразу отвела взгляд, потому что не могла смотреть на его лицо.
Он быстро прошел мимо меня, ничего не объяснил нормально, как должен был: «Таня боялась», «Тане стало грустно», «Таня захотела пить», «у нее что-то заболело».
Это сделала доченька:
– Ита! Наконец! Я тебя ждала, потом уснула, и мне приснилось, что я лечу с обрыва. Я кричала, звала тебя. Пришел Толя.
Да, она называла его Толей. Не «папой» же.
Дальше все было как обычно.
Я была в ударе. Описала своих подруг в их брачной холере смешнее, чем раньше. Ушла на рассвете, когда Таня уснула и засопела, как младенец.
Анатолий тоже спал, когда я легла рядом.
Точнее, хотел, чтобы я так подумала.
С того момента я пошла по самой опасной тропе.
На счастливом неведении был поставлен крест. Над доверием, над уверенностью опускалась могильная плита.
Я следила, я затаилась, как бессонный, маниакальный охотник. Не только за ним. Самым главным было выражение лица и глаз дочери. Правда может быть только там.
Но Таня была по-прежнему безмятежной, довольной или грустной по своим, девчоночьим, причинам.
Но я знала, какими усилиями сама добивалась этого сознания внутренней защищенности, доверчивости и добродушия.