Я вздрогнул. А сколько дней я
собственно провел в тюрьме. По моим подсчетам бить меня начали на
пятый день, то есть в первый год нового года и били дней еще дней
пять, хотя может и больше. А, собственно, какая разница? Даже если
сейчас конец зимы, что это меняет? Я никак не могу повлиять на то,
что происходит. Я могу только доверится этому странному человеку и
той женщине, которой он меня поручает.
Меня должны были успокоить слова
человека в серой шинели, ведь получалось, что мои игры с темными
стихиями не больше, чем баловство. Но то, как смотрел на меня
человек, арестовавший моего отца, то, что я видел в его глазах,
совсем не успокаивало. Мне казалось, что, не смотря на сделку,
несмотря на то, что старшая семья бросила нас под поезд, вина за
арест отца полностью на моих плечах
И все же
человек в шинели прав, на месте сюзеренов я бы поступил точно так
же. Выбрал бы семью победнее, потише, из тех, кто не слишком
светится на балах и не замечен в близких связях с сильными мира
сего. А выбрав, свалил бы на них все свои грехи, благо инструментов
для этого достаточно. Да и вассалитет обязывает выполнять подчас не
самые правильные, или же не совсем законные приказы старшей семьи.
Ничего сверх противозаконного, ничего такого, за что можно было бы
угодить на каторгу. Ничего, что могло бы бросить тень на честь
семьи. Большой семьи, той, что правит, не нас. На нас
плевать.
Но об этом я узнал только
сейчас.
Переоборудованная в сани карета неспешно и плавно
скользила по дороге. Возница мастер, или дорогу хорошо знает, или
заклинание какое применил. Хотя последнее вряд ли, слишком дорого,
а на благородного он не похож. Скорее уж он отшельник, только что
вышедший к людям. Тулуп цвета какао, с лохматым белым воротником, в
котором путалась такая же лохматая, и такая же белая борода. Густые
брови, торчащие из-под высокой, меховой, надвинутой на глаза,
шапки. Глаз не видно, они теряются где-то в хитросплетении волос
лица и одежды. Как не видно и лица. Да и фигуру сидящего на облучке
не разглядеть.
Возница
повернулся к нам, когда мы вышли из здания, словно позволял себя
рассмотреть, выставил вперед колено в полосатых ватных штанах.
Выпятил грудь, гордо сверкнув расстегнутым воротом и белой нижней
рубахой, мол, смотрите, мне не холодно совсем. Выставил напоказ
ногу в лаптях, на шерстяной носок. Он даже хрюкнул, демонстрируя
свое превосходство над нами и холодом. И вдруг сжался, словно
уменьшился, медленно, все время, косясь в нашу сторону, отвернулся.
Подхватил вожжи и сгорбился на облучке, все время, оглядываясь на
человека в шинели.