- Говорят, наш торговец пригласил сказителя Хараима-кызы, -
погладив вислые усы, уже доходя до нужной кондиции, заговорщически
подмигнул Вожникову сосед слева – судья.
- А я слышал об Ай-Лили, - в ответ улыбнулся князь. – Говорят,
она приглашена тоже.
- О, эта потаскушка! Тьфу! Слыхали ее «Белую верблюдицу»?
- Нет. А что?
- О! Сами увидите.
Заинтригованный, Егор пригубил кубок и вздрогнул: то-то вдруг
резко и гнусно завыл, словно дикий волк.
Среди собравшихся прошелестел одобрительный гул.
- Хараим-кызы. Сказитель! – пояснил Сулейман-кади, показывая на
объявившегося прямо перед столом на невысокой террасе толстогубого
молодца с повадками третьесортного мачо. Молодец был одет в длинный
белый чекмень, подпоясанный под дородным брюхом узеньким золоченым
поясом, обутые в мягкие сафьяновые сапожки ноги поочередно
потоптывали-постукивали по террасе, как видно, отбивали ритм, в
руках сказитель держал покрытую лаком бандуру, напоминавшую круглую
балалайку. Домра, наверное.
- Й-ыи-и-и-и!!! – ударив по струнам, снова завыл
Хараим-кызы.
Немного повыв, вполне профессионально распаляя гостей, сказитель
почмокал губами и, наконец, начал петь.
Ох, уж лучше б он этого не делала! На взгляд, точнее – на слух,
Егора – словно заблеял баран, причем прямо на глазах
кастрируемый.
- Хэ-э-эу! Ххэ-э-э-у!
Пел Хараим-кызы по-татарски, какую-то грустную и тягучую песню
про матушку-степь, про «настоящих пацанов» - древних героев и их
верных жен, вечно ждущих своих муженьков из дальних походов. Этакий
ордынский вариант так называемого «русского шансона», вполне
способный выжимать у непритязательной публики скупую мужскую
слезу.
- Ах, - не стыдясь, заплакал кади. – Как поет, стервец! Как
поет!
Кстати, и многие из гостей тоже утирали слезы. Что ж, на вкус да
цвет товарищей нет.
- Э! Хараим! – дождавшись конца песни, судья Сулейман неожиданно
вскочил на ноги. – Пять баранов тебе дарю! Они твои – да. Ай,
маладец!
- Девять баранов! – горделиво поглядывая на кади, тут же перебил
везир, на что устроитель ханских охот лишь брезгливо оттопырил
нижнюю губу:
- Две дюжины! Так! Пой, Хараим, пой.
Поклонившись, толстогубый сказитель поудобнее перехватил домру и
затянул новую песню, куда веселее прежней:
- Еду-еду по степи-и-и-и!
Народ заулыбался, забил в ладоши.
Егор усмехнулся: подобных песенок он много знал, хоть и терпеть
не мог, да волей-неволей слушал: их активно впаривало какое-то
шансонное радио, а никакого другого в глуши, где Вожников раньше
жил, не имелось.