За двадцать лет я узнаю, что существует масса способов опорочить девушку, не обесчестив её.
Но мне уже всё равно. И я смеюсь, если кто-то из младшеньких начинает мечтать, что однажды выберется от сюда и выйдет замуж за красивого и благородного джентльмена. Только дуры в наши дни мечтают о замужестве. Это до неприличия старомодно.
Я не питаю иллюзий. Я вместе с тётушкой жду того самого покупателя.
И вовсе не потому, что меня, как говорят в романчиках, что украдкой читают некоторые глупышки из наших, «мучит сладостная истома».
Просто…
Хочется другой жизни. Без изнурительной работы и мерзкой повинности. Хочется, по крайней мере, принадлежать одному, а не многим. А время идёт. Скоро я сделаюсь перестарком. И тогда мной вообще никто не заинтересуется.
Чего же ждёт тётушка?
Когда меня первый раз накрывает её воспоминанием, реву от отчаяния. Ненавижу мир и людей, сделавших такое с ней. А после понимаю — со мной. И становится невероятно гадко на себя. Но однажды — после пятого повтора — уже всё равно, как и Айринн.
«Обитель лилией» — приют для девочек-сирот. А если точнее — бордель. И тётушка Мардж — бандурша, сутенёрша и тварь.
Вот я влипла.
Долго валяться не дают. По моим подсчётом, — хотя засекать время, когда у тебя провалы в памяти и лихорадка, непросто — прошло около трёх дней. На четвёртый за мной приходят Агнесс и Люси.
— Хватит лодырничать, Айринн! — кричат они и бесцеремонно стаскивают меня с кровати. — Еду нужно заработать!
Мне бросают вещи — грубое серое платье и передник. Дают ведро, тряпку и швабру.
— За тобой холл, — говорит Агнесс и пространно проводит рукой.
И плевать им, что я с трудом стою, шатаясь, как новорождённый телёнок.
— Давай, одевайся и пошевеливайся. Сегодня гости.
Люси ухмыляется противно, меня накрывает то воспоминание, и к горлу подкатывает тошнота.
Нужно стараться быть незаметной. Максимально. И ещё лучше — невзрачной. И слушаться, слушаться, а то накажут. Наказания, как успела понять, здесь весьма изощрённые.
Холл — ледяной и длинный. Окно-простенок-окно…
И ветер. Унылый, хнычет о чём-то на водосточной трубе… Музыка умирания. С рваным ритмом дождя. И безумным танцем опавшей листвы.
Теперь знаю, Болотная пустошь — Осенняя губерния. Здесь всегда осень... Слякотная. Чавкающая. С болотами на севере и Сумрачным Лесом на юге. Окраинная земля. Дальше — ничего. Осенняя губерния длинная, — видела на карте в каморке, где болела, — тощая, серая, как безысходность. Она полна попрошаек и похожа на них — истощенных и замызганных, с пустыми глазами. Они вереницами ходят по размокшим дорогам и тянут заунывную песнь голода…