Не буду препираться, потому что мне хорошо.
— Вы все тут по три имени говорите?
— По три имени?
— Ну да, как ты сейчас. Меня тоже называли Марией Юрьевной Смирновой. Это очень длинно же!
Он жмёт плечами.
— Поэтому разрешаю звать Филом, — и суётся через меня вперёд. — Макс, у парикмахерской, где Алёнка моя, притормози.
— Ты уверен? А вдруг уже ищут?
— Поэтому и везу к Алёне. Она в такой дыре, что клиенты записавшиеся с трудом находят. И телефона там нет. И камер.
— Замётано, чувак.
Пялюсь в окно. Бегут и машут ветками деревья. Уже все жёлтые. Ненавижу осень, тошнит от желтизны и кости ноют на дождь. Кое-где из-за деревьев высовываются дома. Здесь они похожи на фиф, что вышли к дороге на караван поглазеть. Такие ровненькие все, что писец просто. И цветы. И оградки.
И когда врубаюсь, что к чему, куда девается вся хорошесть у меня внутри. Только злобное — вот же гады! — и остаётся. Потому что так! Они тут жируют. Особенно некоторые — кошусь на кой-кого. Сидит, рожа довольная. Пузо выкатил! А наши там загибаются в холщинах. Где любой ветер-дождь — и всё! Приехали! Колымаги у наших убитые. Грохочут так, что земля дрожит. Танцы с бубном пляшешь возле синтезатора, чтобы ещё чуток протянул, чтобы жрать было.
А тут!
Но мы доберёмся сюда. Ух, доберёмся!
И я им припомню! Тем, кто меня, правильную, кинул в мир покорёженных.
Лично порешу каждого грёбанного спящего и их приблудников. Зуб даю!
Колымага тормозит.
— Прибыли, — доносится с первого сидения, — дальше сами.
Фил выползает, пожимает руку Максу, а я вылезаю сама. Макс лыбится мне и показывает палец вверх.
— Очень клёвая чика, братуха. И как только запала на тебя?
Фил фыркает.
«Баклажан» Макса уносится — шурх и нету! Быстрый, тихий. Гилю бы такой! Нас бы с Тотошкой и бабу Кору возил.
И снова накатывает тёплое, потому что про своих. Надо тут всё разнюхать, но осторожно, и валить. Валить к ним. Поднимать всех. Теперь знаю, куда. Хорошо, что толстый Фил со мной. Будет проще.
И лишь теперь оглядываюсь. Дома — высокие опять, но не до неба. Однообразные, серые, как коробки. И дерево возле нас — голое уже и в печали. Окраина. Они всегда выглядят так. Только у нас ещё и с Разрухами.
— Пойдём, — Фил ныряет в подвал. Иду следом. Ступени крутые. А видно-то не ахти, хотя день. Но я в Подземельях Шильды жила, как кошка зоркая.