Он снова кланяется и… взмывает вверх. Ещё мгновенье — и громадная крылатая тень на несколько секунд закрывает мне небо.
Провожаю его и думаю, что ещё долго буду помнить и зубастых рогатых ангелов.
И бога, который оставляет алые следы на облаках.
10. ГУДОК ПЯТЫЙ
Но скоро — не до ангелов, потому что Петрович!
Пришёл!
Машет на нас руками: типа, дуйте отсюда скорей, и по сторонам зырь-зырь. Кого-то пасёт.
Пофиг. Должна.
Прыгаю ему на шею и скулю:
— Петрович, родимый, лихом не поминай!
— Тише-тише, малохольненькая моя, — хлопает по спине. — Давай скорее. Ноги в руки и мотайте отсель. Кашалоты вернулись. Распекли их. Злющие!
— И ты один! Против кашалотов!
Не позволю! У меня на этих проглот давний зуб. А за Петровича-то рвать буду. Вспомню всё, чему Гиль учил. В конце концов, всегда можно добить сидухой!
— Извини, толстый, — говорю. — Эта война — моя.
А они гогочут: и толстый и Петрович.
— Давай отсель, воительница. Справлюсь как-нить, не привыкать старому.
И толкает от себя легко. К толстому. Типа, забирай, уводи.
— Шумских-то тебя приметил. Мечется там, как тигр в клетке. Твердит: какой экземпляр! Не собирался он тебя отпускать. Так что — мотай, малохольненькая. Радуйся, что друзья есть…
Последнее уже едва слышу, потому что запирает за нами дверь. И тут толстый сильнее жмёт мою руку и к колымаге тащит.
Эта — ого-го! Не такая, как та, на которой везли. Лоснится вся, что спелый баклажан, такая же длинная и округлая. Красота!
— Дамы вперёд, — вежливо говорит толстый.
Я-то дама, гы. Но в нутро колымаги лезу.
Ух! Как тут классно! Тепло. Сажусь, и кресло будто обнимает. Так бы и жил.
Мой спаситель, пыхтя, плюхается рядом. И к нам, с переднего сидения оборачивается парень. Ничё такой, только зеньки шалые, горят. И патлы дыборем, белые.
— А ты не врал, Филка, она реально клёвая!
— Некогда, Макс, гони.
И колымага рвёт с места.
Е-ху.
Баба Кора всегда тыкала, что во фразе — завтра будет лучше чем вчера — главное — завтра будет.
И теперь это чувствую. Всем туловищем. Завтра будет. И будут все. Всё-таки я везучая.
— Филка, — вовремя приходит, как наш рулевой толстого назвал, — а тут есть, где это, — тяну за волосину, — сменить?
— Причёску, что ли?
Киваю. Вроде так, причёска.
— Знаешь, мне у Маши эта нравилась.
— Но ты сам вякнул же: ты не она.
— Эт точно, — как-то невесело соглашается толстый. — Совсем. И я, кстати, Фил, Филипп Маркович Пешкин, если что.