— Нет! — очень твёрдо ответила
девчонка. — Я пойду с ним!
Я злорадно усмехнулся. Хорошая.
Знает своё место. Надо оставить её при себе. Дома мне так не
хватало таких шустрых и догадливых, одни пустышки вокруг.
Меня толкнули в спину, придав
направление. Мы прошли сначала в узкую дверь, потом двинулись по
длинному коридору и вверх по лестнице, после чего оказались в
большом полутёмном помещении.
— Вау! — выдохнула рабыня,
выскальзывая из-за моей спины. — Мы реально в театре сатиры?
Интересно, что она имела в виду? И
чему радовалась?
Мы шли вдоль комнат без дверей. Все
стены в комнатах были утыканы угрожающего вида крючками. Надписи
штуковина у меня за ухом перевести не смогла, но я и так понял, что
это — пыточная.
Холодом по позвоночнику прошёлся
иррациональный ужас от этих комнат, где сотни бедных людей жестоко
вешали на крючки. Но я, разумеется, улыбался.
Мы обогнули пыточную, снова вышли на
лестницу и стали спускаться вниз.
— Давайте ему расскажем, что будет
сейчас происходить? — энергично предложила рабыня. — Чтобы не
волновался. Герман Влад… А где он?..
— В офис пошёл. Кофе пить будет, — с
завистью произнёс кто-то сзади.
— Ладно, — легко переключилась
рабыня на нового собеседника. — Тогда вы расскажите. Я Ангелина,
кстати.
— Павел.
Я обернулся, чем заставил конвоиров
сильнее вцепиться мне в локти.
Павел выглядел… гм увечным умом
калекой. Наверное, тоже чей-то раб.
Худой, словно кормили его раз в
месяц одной капустой. Одежда болталась так, что я даже
засомневался, есть ли под ней человек?
Из рукавов торчали тонкие кисти.
Красные воспалённые глаза он зачем-то закрывал стёклами,
скреплёнными металлическими дужками. Волосы были взъерошены.
Он встретился со мной глазами и
сбавил шаг, разрывая дистанцию.
— Ну? — рабыня тоже сбавила шаг.
— Да ничего не будет происходить. Он
посидит в кресле с датчиками. Потом, как опасного, в камеру его
отведём.
— Его бы не в камеру, — укоризненно
сказала рабыня, — а в душ. Ссадины обработать, переодеть.
— Девочка, — хохотнул кто-то из
конвоиров. — В куклы в детстве не наигралась? Это опасный тран,
которого мы продержим в карантинной зоне два дня и вернём туда,
откуда он взялся! Никто не будет его мыть и переодевать — кому он
нужен?
От таких отвратительных слов я
заскрежетал зубами и натянул на лицо улыбку, которую называл
«Доброе утро, любимый братец!»