— Да стихло уже, какая разница? —
удивился я. Любителем сплетен никогда не был, как и тем, кто жаждал
приобщиться к человеческому горю или несчастью, снимая всё на
камеру, вместо того, чтобы помочь или вызвать спецмашины.
— Дед мой… Василь Дмитрич… Говорю
тебе, дед мой буянил… — зашептала Беспалова. — Что ж я его голос не
признаю? Только стих быстро, не к добру это… Ты уж проверь,
Егорушка, сделай милость!
Мария Фёдоровна схватила меня за
руку, неприкрытая тревога в женских глазах заставила меня
прислушаться к просьбе и выйти из палаты в коридор. На посту никого
не было, а в конце прохода мельтешила девичья спина в белом халате
рядом с мужичком, подозрительно похожим на Митрича.
Я ускорился, удивляясь тому, что
дядь Вася не зашёл в палату к жене, да и вообще, шагает себе
непонятно куда, при этом молчит. Такое поведение ему в принципе
несвойственно, насколько я успел узнать этого неугомонного живчика.
Догнав, замедлил шаг, пытаясь расслышать, что вещает медсестричка
сердитому Василию Дмитриевичу.
— Главврач вас не примет! Он на
совещание! Дежурный врач на обходе! Ну куда же вы! Подождите!
Остановитесь! Пожалуйста, поверьте! Врачи сделали всё возможное! Я
вам очень соболезную! Ну нельзя же так! — с отчаяньем в голосе
лепетала молоденькая девчонка.
Не Маруся, что характерно. Новая
смена заступила? Ну да, бог с ними. Надо понять, куда так
стремительно несётся дядь Вася, сопя, как разъярённый носорог.
— Где тута у вас морг? — рявкнул он
медсестре.
Морг? На кой-ляд Митричу сдался
больничный холодильник? И тут до меня дошло. По всей видимости, в
палате номер семнадцать, на койке, где ночевала Мария Фёдоровна, с
предыдущей пациенткой случилось непоправимое. И кто-то сказал об
этом Василию Дмитриевичу. Кто-то, кто не в курсе, что на пустую
кровать определили временную больную.
Другой вопрос, как дядь Вася
выяснил, куда жену положили, как разыскал? И почему приключилась
такая несуразица?
— Василий Дмитриевич! Дядь Вась! —
окликнул я.
Но Митрича уже прорвало. Он громко
возмущался безалаберностью докторов, хорошо хоть не обвинял никого
в смерти жены. Лишь требовал показать тело, уверяя, что пигалица в
халате ошиблась и «быть такого не может, чтоб Манюня наперёд меня
на тот свет отправилась! Я ей обещался первым быть!» Вот прям
такими словами и шпарил.