— Воды! — крикнул я. — И морфия!
Поливать сверху — затея тухлая. А порошкового огнетушителя в
окрестностях нет. Я достал из кармана платок — солидный, плотный,
на случай, если придется вытирать руки или даже половину тела.
Осмотрелся в поисках какой-нибудь жидкости.
Вот бокал с шампанским в руках у гостьи. Плевать, не до
тонкостей. Подбежал к ней, выхватил бокал и щедро смочил
платок.
— Герр фюрст... — начала она, но я ее перебил:
— Извините, придется взять другой бокал.
Вернулся к пострадавшему и аккуратно положил пропитанный
шампанским платок на тлеющий заряд. Шипение, слабый дымок — и,
наконец, этот чертов остаток прекратил коптить.
И, как по заказу — аптечку принесли, сделали укол, чтобы слуга
не орал белугой. Тут же раздался вой сирен, примчалась скорая. Я
посмотрел на часы. Да, трудно будет Моровскому побить рекорды
Базеля. А вон уже и санитары с носилками бегут. Можно и в сторону
отойти, помыть руки от липкого вина. И тут я столкнулся взглядом с
Агнесс. Она ничего не сказала, резко развернулась и ушла в дом.
***
Тогда, в девяносто седьмом, операцию Йоханн провел успешно. Ну,
в том смысле, что я ее пережил. В остальном положительной динамики
не наблюдалось. Я и сам понимал, даже отравленным токсинами мозгом,
что без антибиотиков меня ждет единственный исход — некрологи и
скорое забвение. Ну напишут в учебниках по хирургии, в главе,
посвященной истории вопроса, так кто эту главу читает? Перед
экзаменами студенты пролистают разве. Возможно, повесят
мемориальную доску в Москве. И «скорую» назовут моим именем. Однако
это слабое утешение, когда сам идешь ко дну. Впрочем, и с
лекарствами, да помощнее нашего пенициллина, прогноз — так
себе.
Капали мне в вену растворы почти беспрерывно, кровь переливали.
Состояние было, мягко говоря, на грани. Если судить по
классификации мастера похоронных дел Безенчука, то для
железнодорожного начальства я уже давно должен был бы дуба дать, а
для мелкой сошки — гикнуться. Но вот вопрос — что там у мастеров по
части профессоров? Может, у них это называется «сыграть в ящик» с
соответствующими фанфарами? Или «приказать долго жить» — звучит
хоть и мрачно, но солидно. И всё же, оставлю размышления о
некрологах на потом — пока ещё не вечер, да и с этим проклятым
абсцессом шансы есть.
Микулич меня как мог, поддерживал. И не только медикаментозно.
Он проводил в моей палате больше времени, чем, наверное, проводил с
семьей дома. В промежутках между осмотрами и перевязками
рассказывал о работе клиники, о каких-то удачных и провальных
экспериментах, о студентах, которые ради него готовы были сидеть в
библиотеке ночами.