***
На следующий день мне лучше не стало. Лихорадка держалась,
прыгая ближе к тридцати восьми. Слабость была такая, что даже пить
воду казалось подвигом. Тошнота сопровождала каждый глоток, а боль
в животе становилась все более навязчивой и невыносимой. Мне
прописали стрептоцид, вливали жидкость внутривенно, а вечером
перелили поллитра крови. Толку от этого было немного. Разве что
легкое ощущение тепла в ладонях и ступнях после процедуры, но не
более. На газеты, в которых писали про меня на первых страницах,
только взглянул. Всё равно я по-итальянски не понимаю.
На перевязке всё то же — скудное серозное отделяемое, рана
заживает первичным натяжением. Доктор Капоселла уверял, что это
хороший знак, но мне казалось, что и ему самому верилось с трудом.
Состояние не улучшалось, а картина моего здоровья насыщалась всё
более мрачными оттенками
Дальше — та же петрушка. Лучше не становилось. Если бы кто
записывал мои размышления, то после минимальной обработки можно
было смело отправлять в печать солидную монографию под названием
«Дифференциальная диагностика послеперационных осложнений
аппендэктомии». Ни одно, даже самое завалящее и редкое, не осталось
забытым. Я перебирал всё: от банальной раневой инфекции до
формирования скрытых гнойников. Но ни одна гипотеза не
удовлетворяла полностью. Информации было катастрофически мало, да и
ставить диагноз самому себе — гиблое дело, даже для профессора. Это
когда на перевале не оказалось рядом никого, да еще и случай
очевидный, можно. А вот так — нет.
И на третий день улучшения не наступило. И на четвертый — тоже.
Лихорадка росла, боль в животе справа внизу никуда не делась,
больше того — она нарастала. Противная, тягучая, будто тянущая на
себя жизненные силы. Потому что я уже не лежал, а валялся, не в
силах осуществить даже минимальные движения. Явно нарастает
интоксикация. А она от чего? От гнойно-септических осложнений, это
ясно кому угодно. Только вот в какой форме? В голове бился один
вопрос: «Что гниёт внутри меня?». И где именно?
И от Агнесс ни слуху, ни духу. Хотя телеграмму доктор Капоселла
отправил.
Вокруг моего живота вертелась постоянная карусель. Меня трогали
все, кто имел хоть какое-то отношение к хирургии. Каждое утро
приходил Капоселла, за ним — его ассистенты, студенты и медсёстры.
Пальпация, вопросы, советы, споры. Но прийти к единому мнению не
могли, точно как я. Мне только пальпировать себя было не так
удобно.