Посередине овина или гумна стоял пень в два обхвата. Из него
торчал другой, в один обхват. Из другого – третий. Всего странная
этажерка насчитывала, кажется, шесть ярусов, каждый сантиметров по
пятнадцать высотой. А из верхнего пенька торчал какой-то прутик с
несколькими листиками на тонких веточках. Вся эта странная
конструкция была заляпана потёками и пятнами такого тревожного
вида, что очень не хотелось даже пробовать выяснять – кто, чем и
зачем поливал тут это деревце. Именно эта картина и заставила меня
сделать шаг назад и напороться спиной на закрытую дверь. Я
обернулся, поискал на ней ручку, не нашёл и приналёг плечом для
пробы. Дверное полотно стояло, как влитое.
– Не открывай, он сквозняков не любит, - послышался за спиной
голос лесника. А мне стало страшно. Очень.
– Кто? – хрипло выдохнул я, обернувшись с неожиданной даже для
себя скоростью. И ловкостью, пожалуй.
– Наш родовой Дуб, – в голосе Алексеича звучала искренняя любовь
и торжественная гордость. Стало ещё страшнее.
– Ты, Славка, главное – не бойся! – продолжил дядя Митя. Но это
не помогло никак. Совсем. Вовсе. Хуже только стало.
– Давай, как раньше говорили, сядем рядком, да поговорим мирком.
Я тебе не буду предлагать рядом садиться, от тебя ужасом и паникой
шибает аж досюда. Там стой. Ну, или сядь, если захочешь. Я только
самое главное расскажу. Захочешь что-то узнать – спрашивай.
И старик, которого я знал неполные сутки и третий раз видел без
фуражки со сломанным в двух местах козырьком, примостился на лавку,
что стояла у стены напротив пня. Хотя постройка была круглая, и тут
всё, включая меня, было у стены напротив пня. Дед погладил левой
рукой стену за собой, не глядя, привычным движением. Под сводами
конусообразной крыши что-то зашелестело чуть слышно – и с
нескольких точек во мрак овина проникли солнечные лучи. Тонкие, с
палец. Лесник что-то сделал – и вдруг узкие пучки света, падавшие
прямо на пол, начали подниматься, скользя по стенам. Наверное, если
бы мы находились во взлетающем самолёте, я бы смог как-то понять
такое поведение солнечных лучей. Запертый в тёмном гумне – не мог
ни как.
Поднявшись на уровень, где заканчивался сруб и начинались
стропила, или, вернее, переводы – крепкие бревна, что
сцепляли-сплачивали окружность стены сверху, лучи закружились,
заметались, дрожа и дёргаясь. Но совсем скоро превратились в
сплошное ярко-жёлтое колесо. Вернее, обод от колеса. Он был уже с
руку толщиной.