– Постараюсь… – тихо сказала
Светлана. Что еще сказать, она не знала. Хорошо, что в дверь
постучали – это примчался Матвей. Кажется, он все это время ждал у
больницы в надежде увидеться.
Он буквально ворвался в палату, как
порыв ветра. Слишком стремительный, слишком возбужденный, слишком…
худой. Светлана нервно сглотнула, замечая и впавшие щеки, и горящие
голодным блеском глаза, и нелепые усы, и отвратительную, еще
ухоженную, но уже достаточно длинную бородку. Он снова… Ради неё!..
собирался пророчить. Одет он был еще прилично – уже не в мундир, но
пока в относительно чистые широкие брюки, черный свитер под горло и
теплое, слишком больше для Лиха пальто – в него двух Матвеев можно
было запихать, и место еще бы осталось.
– Добрый вечер, Светлана Алексеевна и
Александр Еремеевич! – Матвей остановился в изножии кровати и
вцепился худыми, изможденными пальцами в её спинку – видимо, чтобы
не упасть.
– Вы когда последний раз ели,
Матвей?! – не сдержалась Светлана, забывая о приличиях. И этого
человека Александр подозревает в попытке её убийства! Да Матвей
себя скорее убьет, чем её.
Александр, что было заметно, видом
Матвея не был удивлен. Наверное, сталкивались по службе.
Светлана на миг прикрыла глаза, чтобы
успокоиться. Она не заслужила такой преданности! Неужели Сашка не
видит, во что превращает себя Матвей ради неё?!
Рокотов грустно растянул в улыбке
сухие, с красной, болезненной каемкой губы – в уголках треснули
заеды, и проступила капелька крови.
– Не беспокойтесь, – голос Матвея был
хриплым и низким. Простыл, вот точно простыл, причем специально. –
Сегодня я точно ел.
Он посмотрел в глаза Светланы, не
скрывавшей своей злости на его решение, и опасливо уточнил:
– Утром.
Александр предпочел уйти из палаты
по-бриттски тихо. Наверное, у него не было слов, чтобы оправдать
свое предвзятое отношение к Матвею. По Громову было видно, что он
что-то судорожно пытался понять: он нахмурился, между бровей вновь
появилась морщинка, еще и губы поджал.
Живот Матвея невоспитанно заурчал, и
Светлана не выдержала – ни одна жизнь на земле не стоит чужих
страданий, даже её, или особенно её.
– Александр! – бросила она в спину
уходящего мужчины. Тот быстро обернулся, закрывая только что
открытую дверь:
– Да, Светлана?
Она поздно опомнилась под
ненавязчивым покашливанием Матвея, что не имеет права так называть
Громова. Опомнился и он. И потому почти в унисон прозвучало в
палате: