— Действительно! Нас двоих
кинули, а третьего себе оставили. Правильно говорю, товарищ
ефрейтор? — спросил я у Рахметова.
Лейтенант задумался и
вопросительно посмотрел на подчинённого.
— Было такое? — уточнил
он.
— Да, — ответил
ефрейтор.
— Выходит, лётчиков было трое,
— предположил боец, которому я заламывал руку.
Он поднялся и отошёл в
сторону, присаживаясь на камни.
— А вертолётов два. Почему я
должен тебе верить? Может вы хотели два вертолёта украсть, —
продолжал рассуждать Рашид.
— Может. А может и нет. А
может мы соберёмся и пойдём с территории Пакистана
побыстрее?
— Командир, тут в паре
километров кишлак Чагай. Там, наверняка, местный начальник уже всех
под ружьё ставит, чтобы пойти в горы за головами шурави, —
подсказал кто-то из бойцов Рашиду.
Саламов посмотрел на часы и
поправил разгрузку на груди.
— Доберёмся до Кандагара, там
и пускай разбираются. Надеюсь, связывать руки не нужно, Александр
Клюковкин?
— Не нужно. Воды дадите? В
горле пересохло, — сказал я, облизнув высохшие губы.
Мне дали попить воды и мы всей
группой выдвинулись в сторону границы.
Петруху перевязали и положили
на брезентовые носилки. Я предложил помочь тащить его, но мне было
указано другое место в походном порядке группы — центре так
называемого «ядра».
Естественно, что со мной рядом
была и охрана. Сторожил меня ефрейтор Рахметов и тот самый боец,
которому я заламывал руку.
— Как зовут? — спросил я,
когда мы прошли пару сотен метров в полной тишине по горному хребту
Чагай.
— Вася.
— Сан Саныч, — протянул я
руку, но парень не сразу решился мне её пожать.
— У вас мощный хват. Чуть не
оторвали с корнями. Кисть до сих пор болит.
— Ну ты сам первый
начал.
Миновав очередной горный
проход, мы очутились на небольшом плато между двух горных хребтов:
впереди — выход в пустыню, сзади — перевал.
Мы начали спускаться с горных
вершин. Слева оставили перевал Шибьян, через который вполне можно
было проехать на машинах.
Петрухе понадобилась обработка
ран. Последние минуты он сильно хрипел и стонал. Саламов объявил об
остановке и выставил охранение, пока санинструктор осматривал моего
товарища.
— Крови много потерял. Надо
его быстрее доставить на базу, — сказал сержант, вкалывая укол
Петрухе.
Казаков пытался улыбаться и
смотрел на меня бесцветными глазами. Что-то пытался сказать, но не
мог произнести и слова. Его бледные потрескавшиеся губы беззвучно
шевелились.