В деревню волки пока не заходят, тут кое у кого ружья есть, а
волк зверь умный, без крайности под выстрел не идёт. Потому днём
ходи смело, а ночью смотри. Если ствола нет, да еще темнота
теперешняя, лучше нужное ведро завести.
— А собаки? — спросил я. — Здешние собаки, они что?
— Их на ночь в дом забирают. Для сохранности.
— Ага, — сказал я, и мы разошлись. Вечереет рано, да вдобавок
темнота от бесснежья, луна взойдет после полуночи, так что пойду-ка
я домой. Почищу и смажу пистолет. Не от волков, а дисциплины
ради.
Главного-то я не предсказал: грядет Великое Одержание.
Скоро.
Ну, а если бы предсказал, то что? Счастья им это точно не
прибавило бы.
Мне ведь не прибавило.
«Нива» — машина небольшая, да и немолодая, но верная, как старый
пёс, что не раз выручал в трудную минуту. Но если есть прицеп — а у
меня он есть, крепкий, хоть и побитый временем, — перевести всякого
добра можно немало, хоть весь мир на себе тащи, коли силы хватит.
Чем я и занимался субботу и воскресенье, снуя меж райцентром и
деревней, будто заправский коробейник, закупая то, что советовал
другим: соль, без которой и жизнь пресна, спички, что огонь рождают
в стужу, скобяной товар, без которого и гвоздя не вобьешь, белье
без изысков, но крепкое, как доброе слово, сухую тушенку (по сути,
запаянный в пятилитровые жестянки пеммикан, пища путешественников и
отшельников), рыболовные крючки, что могут спасти от голода, лесу,
тонкую, но суровую, как сама жизнь, и прочее, нужное для
существования на этой оторванной от мира льдине, что зовется
Чичиковкой.
В понедельник с утра пошел снег, без всяких разминок, сразу
всерьёз, густой, обильный, основательный, будто решил засыпать все
дороги разом. Я ещё давеча, как вернулся, загнал машину в коровник,
где когда-то мычала бурёнка, а ныне царила тишина. Дух коровы давно
избылся, навоз весь вынесли на огород — чем не гараж? В запасе был
почти полный бак (минус тридцать вёрст от заправки, но кто
считает?), да шестьдесят литров бензина в канистрах, больше вряд ли
потребуется, да и деньги я потратил практически все. Что деньги,
наши, российские рубли? Бумажки, самый слабый ветер разнесёт, если
не придавить их делом.
К вечеру пришлось браться за лопату, расчищать дорожку — до
калитки, до сортира, до баньки, а потом и часть улицы почистить,
будто прокладывая тропинки в этом белом безмолвии. Свою долю до
колодца и даже до клуба, то есть до бывшей колхозной конторы, что
теперь стояла, как памятник ушедшей эпохе. Кроме меня лопатами
махали ещё четверо стариков и три старухи, вернее, четверо
джентльменов в возрасте поздней зрелости, и три дамы неопределенных
лет, чьи лица хранили следы времени, как старые книги — пометки на
полях. Помнится, слышал, что старость первой стадии, по определению
британских ученых, начинается не то в семьдесят пять, не то в
восемьдесят лет, а есть ещё и вторая, и даже третья стадии. Не для
всех, но есть. А семьдесят — это лишь поздняя зрелость, когда
человек, как вино, либо крепчает, либо превращается в уксус.