Завидев меня, они махали лопатой, мол, бери больше, бросай
дальше, и продолжали трудиться, неспешно, но упорно, будто знали,
что снег — это лишь временный гость, а труд — вечный спутник.
Вернулся в дом, а на пороге котик, совсем юный, месяца четыре от
роду, с глазами, как два изумруда. Точнее, кошечка, изящная, как
лесная фея. Ну, заходи, да только у меня вареная картошка на обед,
и лук репчатый, сырой — небогатый пир, но от чистого сердца. Лук
есть она не стала, брезгливо морща мордочку, а картошечки малость
попробовала, будто из вежливости. Ну, пусть.
Пока я при остатке вечернего света, скупого, как пенсионный
фонд, читал «Капитал» (четвёртая попытка, прежние три я с
недоумением сходил с дистанции, как же так, труд публиковался в
газете для рабочих, на понятном рабочим языке, а я на тридцатой
странице чувствовал себя потерявшимся мальчиком в дремучем лесу
экономических терминов), кошечка то сидела недвижно, словно
изваяние, то срывалась молнией, чтобы вернуться с добычей. С мышью.
Но трофей она не ела, а просто хвасталась, кладя его к моим ногам,
будто говоря: «Вот, хозяин, смотри, какая я охотница!»
Ну и славно.
Вторник прошел по сценарию понедельника, будто время застряло в
снежном сугробе. Белизна вокруг радовала глаз, в доме — тепло, плюс
десять, больше — баловство, тем более когда есть шерстяной свитер,
толстые трикотажные треники и горячий чай с дымком. Кошечка
продолжала превентивную войну с расхитителями пищевых запасов, а
Карл Маркс неумолимо запутывал меня своими рассуждениями о видах
стоимости. Я даже взялся конспектировать, помечая, где какую
стоимость он имеет в виду, будто расшифровывая древние руны. Или
загадочные рисунки пустыни Наска. Видел. С борта патрульного
вертолёта.
В среду я решительно пошёл в клуб, чувствуя, что если ещё день
просижу в четырёх стенах, то либо сойду с ума, либо стану
философом. Пришёл к полудню. Утром-то был занят: дорожки, печка,
варка полбы, маленькие починки по дому — деревня работу любит, а
безделье здесь считается страшным пороком, хуже преступления. А в
предчувствии полдня решил, что довольно. Погляжу-ка на добрых
людей, как там они без меня.
Без меня им было привычно, как без лишнего гвоздя в стене. В
клубе девять человек, я — десятый.
— Вовремя, — сказал танковый капитан, его голос прозвучал, как
команда перед атакой. — Садись, будем радио слушать.