Он заразительно смеялся, глядя на шхуну «Донна Роза». Его смех
эхом разносился по воде, вызывая раздражение и злость у моряка,
дежурившего у трапа. Но тот лишь стискивал зубы и молчал — знак
ведьмака ясно давал понять: «Хочешь жить — молчи».
Юноша, наконец отсмеявшись, с лёгкой улыбкой приказал позвать
капитана. Матрос, хоть и выглядел недовольным, побежал выполнять
приказ.
К трапу вскоре важно прошествовал капитан — как две капли воды
похожий на Сальвадора Дали, с торчащими тараканьими усами и слегка
безумным выражением лица. Богатый, но засаленный кафтан он набросил
прямо на голое тело. Штаны, подвязанные шёлковой верёвкой, и
великолепные башмаки с золотыми пряжками подчёркивали его пестрый
вид.
— Что хотел молодой синьор? — лениво спросил капитан,
прищурившись.
— Молодой синьор хотел бы попасть на Корсику, — ответил ведьмак
с лёгкой улыбкой, подражая тону капитана.
— Сожалею, но мест нет, — равнодушно пожал плечами капитан, и
уже было развернулся, чтобы уйти.
— Дон Морис, наверное, будет расстроен, что на его корабле не
нашлось места для друга семьи, — с наигранной грустью в голосе
произнёс юноша.
Капитан застыл. Его усы дрогнули, зашевелились, как у таракана,
застигнутого врасплох посреди кухни. В его глазах мелькнула
настороженность, и после короткой паузы он в приветственном жесте
раскинул руки и, натянув доброжелательную улыбку, провозгласил:
— Мы будем рады видеть на борту друга герцога Мориса Маналезе
Первого.
…Так, спустя восемь лет, «Донна Роза» снова приняла меня в свои
объятья, чтобы доставить на Корсику. Теперь мне было восемнадцать
лет. Я стал высоким и крепким: мускулы налились силой от
многолетних тренировок. Слабость легких, бывшая страшным проклятием
этого тела в детстве, бесследно прошла. Лицо загорело под солнцем,
черты стали резкими и суровыми. Тёмные, чуть длиннее обычного,
волосы, растрёпанные ветром, придавали мне вид закалённого в боях
дикого солдата. Я выглядел старше и серьезнее, чем был — возможно,
благодаря перенесенным испытаниям и опыту прежней жизни.
Стоя на баке, я предавался воспоминаниям.
* * *
Это было первое убийство…
После Армагеддона прошло всего шесть дней, а мир уже изменился
до неузнаваемости. Многие живые действительно завидовали мертвым.
Именно в это мрачное время наша семья со слугами и имуществом
прибыла в Тулон. Корабль пришвартовался к полуразрушенному пирсу,
где воздух был пропитан вонью гниющей рыбы и тлеющей помойки. Но
самым омерзительным был запах разложения, исходивший от тел,
разбросанных в беспорядке вокруг.