По ряду переселенцев прошелестел
шепоток: составляют списки на установление норм довольствия. Говоря
проще, нам дадут с собой еды. Не знаю, обрадовала ли эта новость.
Всё потеряло смысл. Даже сама жизнь. Мы шли, говорили, что-то
делали, точно роботы.
На ночь нас отправили в сараи. Люди
жались друг к другу, пытаясь согреться. Через щели в стенах
врывался ярившийся ветер. Как назло, замела метель, колючие
снежинки мелкими иглами впивались в кожу. Тёплая одежда не
помогала. Казалось, сами тела наши сравнялись с температурой
воздуха. Не чувствовались ни руки, ни ноги.
Конвоиры, оставленные для охраны и
оттого недовольные, принесли еды. Впервые за всё время пути.
Холодная баланда не давала сытости и не согревала. Она комом встала
в животе. Многих рвало после голодовки, желудок отказывался
работать. Самые смышлёные ели хлеб отламывая его по чуть-чуть,
запивая понемногу супом и тщательно пережёвывая. Я свой паёк
проглотил сразу и тут же пожалел об этом. Живот скрутило так, что
не мог сделать и вздоха. Сунул свой кусок хлеба в карман,
скукожился около стены, стараясь унять очередной спазм.
- Ты походи, милок, оно полегше
станет, - толкнул меня в бок какой-то сердобольный дедок, - нельзя
сразу так, закидывать всё в себя. Помаленьку надо, - прошамкал он
беззубым ртом.
Я поднялся на ноги, ходить в сарае
было негде: два шага туда и обратно вдоль стены. Вскоре желудок
противно заурчал, принявшись наконец за работу. Пошла отрыжка и
боли отступили.
На рассвете нас вывели на улицу,
вдоль сараев стояли телеги: гружёные и пустые. Туда складывали
мешки с крупой, хлеб, консервы. Толпа оживлённо загудела. Впрочем,
радость длилась недолго. Нас начали строить вдоль подвод. Впереди
«каторжные», нам велели заковать и руки, далее шли спецпереселенцы.
Ножные кандалы с них сняли, объединив цепями по четыре человека.
Женщины шли свободно, а детей разрешили разместить в телегах.
- Пошевеливайтесь! - послышался
зычный голос кого-то из конвоиров. - До темна поспеть надо.
Солдаты начали торопить народ,
колонна двинулась вперёд. Заснеженная дорога шла мимо высоких елей,
что стояли вдоль обочин, как часовые. Казалось, и они были
приставлены, чтобы охранять нас. Одетые в белые шубы, деревья
нависали над нами, говоря, что бесполезно искать среди них
спасения.