– А ты попробуй, – наклонившись ко мне, прорычал огр.
***
Когда оклемался от боли и дошёл, снедаемый обидой, до конца
новой цепочки следов, то передо мной был коридор этажа и слоя, где
была моя убогая коморка. Сейчас коридор был пустой и прогруженный в
приглушённый свет ламп, и при этом тихий настолько, что слышна
одинокая вытяжка, несущая своё бремя чуть дальше.
В башне воцарилась ночь, а с ней и отбой для всех её
обитателей.
И вскоре я стоял перед дверью в свою коморку. Стоял усталый до
боли в ногах, и вымотанный от пытки шокера до полной апатии.
Обещанный разговор с Морга́ной не состоялся по той простой причине,
что её не оказалось на месте, и за прозрачной дверью медотсека
стоял полумрак. Но даже если бы она была на месте, не пошёл бы,
потому что выжат как лимон и лишён последних сил.
Пальцы коснулись двери, и та плавно отъехала в сторону,
пропуская внутрь стерильного бело-серого помещения с одним
небольшим иллюминатором. За стеклом, ставшим на ночь почти чёрным,
по-прежнему виднелась безжизненная пустыня.
Я неспешно шагнул внутрь, со вздохом опустился на кровать, а
когда провёл руками по волосам, не столько причёсывая, сколько
пытаясь собрать воедино осколки разбитых, как старая ваза, мыслей,
и повернул голову, увидел на подушке пэ-эм.
Горько усмехнувшись, взял его в руки и вытащил магазин.
Один патрон.
Как ключ от всех проблем, что мне был недвусмысленно
предложен.
– Вот ты сучара, – прошептал я, вспомнив Карсика, вернул магазин
в рукоятку и положил оружие на место. А потом встал и подошёл к
окну. – Откройся.
Стекло послушно стало прозрачным, дав тому яркому свету
выжаренной и высушенной планеты, что находилась сейчас за стенами
башни, ворваться в тесноту коморки. А когда стекло отъехало вверх,
став козырьком, в комнату влетел и ветер, обдав лицо жаром, как из
раскрытой духовки. Ветер был сух и не пах совершенно ничем, словно
тоже был стерильным.
Я стоял и глядел на песчаную рябь внизу, лишённую малейших
признаков жизни. Стоял долго. И мысли текли вяло, устало.
– А вот хрен вам, – прошептал я, чувствуя закипающую в глубине
души злость. И злость в итоге вырвалась в виде надсадного крика,
уносясь к чужому солнцу, чужим пескам, чужому горизонту: – Хрен!
Вам! Всем! Не на того напали, уроды долбаные-е-е!
Под конец, обожжённый раскалённым воздухом крик превратился в
кашель, но даже сорвав голос, я не сдался и резко вскинул согнутую
руку и ударил по бицепсу другой рукой.