Рубанул рукой темноту. Пошел, проскальзывая по мокрым доскам тротуара прилипшей к подошвам глины :
– Ладно, лошадей посмотрю… прощевайте, – и долго еще доносилось из темноты его бормотанье, – от, Тетёха… От, дура…
Наталья вернулась во влажную духоту теплой кухни. Сунула кофту в угол на гвоздь, грубо отодвинула Анютку от мойки:
– Иди спать. Завтра не встанешь… Сама домою.
Оставшись одна, опустилась на стул, уронила большие руки на колени. Покачивая головой, сидела, теребила угол ситцевого платка, стянутого с тяжелого узла волос, горестно приговаривала:
– Ах, Боже мой, поздно уже… Поздненько…
Ивана, кузнецова сына, она любила. Ох как любила. Давно. Как ей казалось, всю жизнь.
***
Ей семнадцати еще не было, как начала заглядываться на него. Ильинские к ним часто в клуб приходили. Иван был самым заметным из них. Но держался особняком. На танцах парни все гоголем перед девками грудь выгибали, а этот спокойно стоит, покуривает, выжидает чего-то. Глаза синие щурит и словно смотрит не вовне, а внутрь себя. А сам – красавец, невмоготу смотреть. Высокий, плечи широкие. Клетчатая рубашечка в натяг, на пуговках расходится. Того и гляди лопнет. Подружки подолом круть-верть перед ним. Улыбается, кивает, отшучивается на их привязчивое чириканье. Вытащит его, которая посмелее, под грохочущие «Ласковым маем» колонки, он потопчется раз, два, махнет рукой и назад вернется. Подопрет стену плечом, смотрит, молчит, покуривая. А у Натальи сердце гулко, как в пустоте, начинает бухать. Не такая разбитная была, как подружки. Не могла, как они, кокетничать с Иваном, заигрывать. Стеснялась себя. Уродилась в отца, большой, широкой. Неуклюжей себя чувствовала. Ровесницы туфельки на каблуках носили, а ей, с ее большим размером и простые туфли было не подобрать. У них юбчонки на талии перекручивались, а ей приходилось широкими платьями формы свои прикрывать.
Сидела на танцах где-нибудь в уголке потемнее, чтоб свет не застить. Подружки то сумочку сунут подержать, то кофту, пока они в танце отжигают, да в ночных кустах с парнями целуются.
Раз Колька, Иванов дружок, подошел к ней, взял за руку, потянул в освещенный круг. Был сильно навеселе, громко икал, похабщину нёс. Благо музыка гремела, мало кто слышал. Облапил упирающуюся Наталью, полез целовать слюнявыми губами. Оттолкнула брезгливо Кольку от себя. Тот, потеряв равновесие, ухватился за платье, оторвал рукав. Грохнулся на деревянный, истыканный каблуками, пол. Сидел, мотал кудлатой головой, цедил сквозь зубы: