Я
удивился, мол, зачем везти сюда зерно, учитывать его, а потом везти
обратно? Но спорить не стал. Возможно, в сельском хозяйстве так
эффективнее.
Белла опять переключилась на какую-то там
Зинку, которая настолько рукожопая портниха, что испортила ей
платье. И что теперь делать совершенно непонятно, ведь такой отрез
крепдешина пропал...
Чем
там всё дальше закончилось, дослушать я не успел, мы свернули на
широкий проспект и влились в поток спешащих на работу людей.
Беседовать в таком шуме и ритме стало совершенно невозможно.
Поэтому Белла меня просто тащила вперёд, ледоколом рассекая толпу
пролетариев.
Через минут десять мы свернули в переулок,
проскочили его и вышли на небольшую площадь. Центральное место там
занимало трёхэтажное здание бледно-жёлтого цвета в стиле не то
ампир, не то в каком-то подобном, я вечно в них путаюсь. Старинное,
в общем, и красивое. На кованой решётке ворот была металлическая
табличка:
«Комитет по делам искусств
СССР».
Вот
она, Мулина работа.
Вместе с другими служащими, мы вошли в
вестибюль. Куда идти дальше я не знал, но Белла и тут решительно
потащила меня в коридор с правой стороны. Немного поплутав по
коридорам (так, что я аж запутался), мы остановились перед
кабинетом, на двери которого была табличка с одним только
именем:
«С. П. Козляткин».
Замечательный образец нарциссизма, –
мелькнула первая мысль: считает, что все должны знать, кто это.
Внутри мельком вспыхнуло и пропало раздражение. Всегда не любил
снобов.
Белла подошла и уже вознамерилась постучать,
как дверь распахнулась и на пороге возник, скорей всего, лично
товарищ Козляткин. Был он в добротном костюме хорошего сукна,
довольно высокого роста. Седые волосы красиво контрастировали с
чёрными глазами и бровями. Как для этого времени – довольно
импозантный гражданин... Был бы, если бы не чересчур безвольный
подбородок и мясистые, словно вытянутые книзу, уши. Товарищ
Козляткин их явно стыдился, маскировал, но волосы были слишком
мягкими и при каждом движении головы рассыпались, бесстыдно
демонстрируя окружающим неказистую обвислость ушных
мочек.
–
А-а-а-а-а! – увидев меня, взревел он. – Да это же сам Бубнов!
Личной персоной! Почтил нас, наконец, своим
присутствием!
– И
вам доброе утро, Сидор Петрович, – ответил я, тем не менее,
вежливо, хотя раздражение, всё утра тихо мерцавшее во мне,
вернулось опять и сейчас вспыхнуло с былой силой.