Лежу с закрытыми глазами, причем, оказывается, у меня еще и
слёзы потекли, мгновенно замерзая — теперь я никак не мог глаза
снова открыть. Конъюнктивит, значит, ко всему прочему. Между тем,
чья-то рука взяла меня за запястье, я уже подумал, что будут
прощупывать пульс, но, нет — мою конечность небрежно отбросили,
словно грязную тряпку.
— Помер барин-то, кажись. Пусть земля ему будет пухом! Царствия
Небесного. И все такое. Был охламоном, помер, как… — бабий голос
неприятно врезался в голову.
— А ну-ть, дура-баба! Ты что ж такое брешешь? Плетью отходить? —
отчитывал мужской голос её за бабий треп.
— И на кого ты нас покинул? Касатик наш, опора, заступник! —
быстро баба переменила модель поведения.
В уши врезался этот визг стенаний. Не слышал бы я только что,
что и с каким выражением она говорила до того, так можно было бы
подумать, что этот «плач Ярославны» — честный, искренний.
Вот это дар! Баба «переобувалась» в полете, не хуже политиков в
будущем. Так быстро превратить меня из бестолочи в опору и
заступника! Нет, не каждый политик такое умеет, я не умел, а уже
почти что и политик. Может, взять такую к себе в команду, когда всё
же начну приводить в порядок вверенную мне территорию? Ну нет, как
раз от таких я и хочу избавиться. Театралы, твою налево! Пусть в
любительском театре комедии играет!
А баба расстаралась и уже причитала так, что я ни о чем не мог
думать, только бы она рот свой закрыла. Никогда не бил женщин, не
буду и начинать это дурное дело, но красное словцо в ее адрес
загнул бы. Мучительница. Уже и рад был я что-нибудь сказать, да
только пошевелить челюстями не мог. А только что снег ел! Глаза как
закрыл, как они и слиплись на морозе, тоже не открыть. Руками
махать не хотелось. Это уже было бы очень странно: ходить не могу,
говорить тоже, а руками с закрытыми глазами махал бы.
Была такая профессия в прошлом, плакальщицы. Женщины голосили на
похоронах, и без того всегда гнетущую обстановку превращая в ад
кромешный, когда присутствующим, наверное, самим хотелось с собой
что-то сделать. Вот такая баба, наверняка, на каждых похоронах
спектакль показывает.
— Я тебе дам, пухом, Марфа, я тебе дам — помер, совсем охренела,
дура? Если он помрёт, то нам что — только с голоду сдохнуть, зима
вон какая лютая! — отчитывал стенавшую женщину всё тот же мужик,
при этом явно оттаскивая меня куда-то. — Покамест имение через банк
на кредиторов пройдет, да новый барин сыщется, так некому будет и о
дровах подумать. И как же у такого дельного барина этакий отпрыск
вырос?