— Вот ить, сам жа на его худое говоришь. А на меня, етить ты,
Емельян Данилыч, так и лаешься, — в голосе бабы послышались нотки
обиды. — А то, что охламон, так то все барыня виновная. То пылинки
сдувала с сынка, хфранцуза с его делала, то опосля смерти
благодетеля нашего, Петра Никифоровича, в столицы подалась.
Говорят, что… Прости Господи…
— А ну, цыц, сказал! — жестким тоном осадил мужик бабу.
— А я-то что? То все люди говорят, не я же. Я и молчу, а люди… —
оправдывалась та, которую назвали Марфой. — А вона, мужики идут, ты
гаркни, Данилыч, тебя всякий послушает!
— Эй, люди! — закричал мужик. — Сюда!
Уже скоро я почувствовал, как на мне расстегивают одежду, может,
это и рубаха, и что-то теплое прикасается к груди. А! Ухо.
Догадался, что мужик прислонился и слушает мое сердцебиение.
Хочется пошутить, дернуться, напугать, но, увы. Лучше присмотреться
к ситуации и хоть что-то понять. Пока не получается.
— Живой наш барин, — то ли разочарованно, то ли всего-то
констатируя факт, сказал мужик.
— Так што-сь, Емельян Данилыч, живой, да? Так ташшить нужно, у
тепло, — «стональщица» говорила уже вполне нормальным голосом.
— Эй, мужики! Телегу подгоните, да быстро! — раздавал
распоряжения тот, кого я по голосу определил, как Емельяна
Даниловича. — Митроха, до дохтору быстро лети, дозволяю барского
жеребца взять.
Я не могу, конечно, возразить, но внутри зрел протест. Да кто
этого Данилыча наделил полномочиями пользовать мое имущество, моего
Эклипса? На чем я буду в Ростов ездить? На телеге? Бричке
некрашенной? Остолоп старый!
ЧЕГО?
Что это такое? Откуда я знаю о каком-то жеребце по кличке
Эклипс? Откуда я знаю, что так же звали коня Александра I, на
котором царь-победитель въезжал в Париж? А, нет, это я как раз-таки
знал сам. Но остальное?
В голове был сумбур, я не мог поймать ни одну из мыслей, а если
какую-нибудь и получалось схватить за хвост, то она так
ошарашивала, что я сам ее отпускал. В мозгу творилось… Вот, точно,
словно рыба пошла на нерест, ее много, очень много, я хватаю одну,
но она скользкая, хвостом мне по носу бьет, вырывается — и
стремится к своим товаркам, чтобы быстрее метнуть икру, как-то
завещает природа. Так и мысли бились, убегая от меня, но щелкали не
по носу — будто бы саднило где-то во лбу.
«Да нежнее, дуболомы!» — подумал я, когда тело подхватили и
бросили в телегу, как мешок с картошкой.