Я догадывался, что тело не мое. У каждого человека есть некие
особенности организма, и если мужчина воевал или же занимался
физическими нагрузками, он знает свои, что называется, трещинки
хорошо. Там стреляет в плечах, тут шрам. К примеру, у меня на
правой руке и до пожара оставались следы ожогов от пороха, а тут их
нет. Постоянно «стреляло» левое плечо, а сейчас вот уже сколько
минут такого нет.
Я рассматривал свои руки, попробовал присесть — и это
получилось, но с большими усилиями. Посмотрел на ноги. Стыдно. Вот
тело не мое, я, может быть, и вовсе скоро перестану существовать,
но стыдно. Это же как нужно было запустить себя, чтобы быть
абсолютным рохлей?
А что можно сказать о том, как обставлена комната? Тут испанский
стыд накрыл еще больше. Какая безвкусица и бесхозяйственность!
Картина? Да за ней трещина в стене, потолочные балки явно подгнили…
И эти примеры бесхозяйственности — только, что видно из положения
лежа на кровати. Но это пока вторично, важнее иное — эта комната,
по моим понятиям, соответствовала времени, о котором я догадывался,
хоть упрямый доктор так и не назвал цифры. Наверное, я сильно и не
хотел услышать и принять то, что сейчас девятнадцатый век.
Самочувствие все ещё было паршивое, и активность привела лишь к
тому, что перед глазами снова всё будто подёрнулось плёнкой.
«Ничего», — думал я, погружаясь в дрему.
Очухаюсь, в себя приду, а там будем разбираться! Или же вовсе
выйдет так — проснусь где-нибудь в больничке с ожогами по всему
телу.
Или не проснусь вовсе.
А сквозь сон я слышал причитания бабы, слова девочки, бурчание
мужика. Они говорили, что ко мне едут какие-то бандиты, что у меня
долги долги, что... Нет, спать.
— Гля, у него тут баба! Цыцки какие! — сквозь сон услышал я
хриплый мужской голос.
Часть сна? Кстати, а какого? Ничего не помню. Не важно. Я точно
не выспался, может, и мерещится.
— Дурень, то перо самого Кипренского, или Тропинина, может,
Мартынов нарисовал картину! — слышал я чьи-то слова, пробивающие
пелену моего сна.
Этот некто просто так перебирает имена русских художников? И я
представил, о какой картине идет речь. О той мазне, что над
кроватью. Там же безвкусица с голой бабой!
— Эй, барчук, твое, в маковку, благородие! — не унимался кто-то,
не давая мне возможности еще чуточку поспать. — Сам приглашал, а
нынче седалищем отвернулся и сопишь. Вот, значит и мы, проездом из
Екатеринослава в Ростов, аккурат через твои земли и едим.