— А ну, кость моржовая тебе в дышло, стоять! — Емельян посмотрел
на Матвея и вновь сделал попытку драпануть. — Стоять, сказал! А то
розги для себя принесешь. Или плеть.
Емельян встал, как вкопанный, и только его зрачки бегали то в
мою сторону, направо от него, то в сторону Матвея, влево. Как
маятник. А что, если сделать себе такие живые часы? Тик-так — и
глаза Емельки гуляют туда да сюда. А после о-па… кукареку! Это,
стало быть, час прошел! Помещик я или как? Уж всяко, в моем
мировоззрении, подобное лучше, чем девочек-малолеток стращать в
бане. Наверняка, заслужил Емельян Данилович экзекуцию. О! Какое
слово на ум пришло! Обживаюсь в эпохе.
— Ладно, Емелька, не нужно розг, — молчание прервал Матвей
Иванович. — Надо будет, так и сам мордасы крестнику разукрашу, чай
силушку мою Господь не быстро прибирает.
— Жди меня, Емельян Данилович, внизу. Сбежишь?.. Выпорю, вот как
есть и выпорю… и тебя и… всех выпорю, — сказал я и чуть тряхнул
управляющего, приводя того в чувства.
— Странный ты, Лешка, ой какой странный! А ну-кася, прочти
«символ веры»! — потребовал Матвей, пристально меня рассматривая,
как раба перед покупкой.
— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя… — начал я читать
молитву.
Ну вот, ещё один молитвы спрашивает — спасибо бабушке, что я их
знаю. Отец-то у меня был коммунистом, он долго противился такому
«опиуму для народа», но бабуля, если уже что-то решила, так всегда
шла напролом.
— Знаешь молитву и слава Слава Богу. И хляби небесные не
разверзлися, и тебя не скрутило, стало быть не бесовский ты, —
выдохнул Матвей Иванович. — Но и я же не слепец какой, вижу, как
держишься, как смотришь. И ты это, и не ты. Не смотрел ранее ты
так. Неужто повзрослел, наконец? Али кровь друга моего, брата
названного Петра, в тебе проснулась?
— Может, и так, дядька Матвей. Многое не помню, — уже спокойным
тоном говорил я. — Ты проходи в мой кабинет, я с управляющим
поговорю и вернусь к тебе, чаю попьем.
— Хм, гляди-ка. Кабинет его. Знал бы ты, как мы бражничали тут с
батькой твоим… — пробурчал Матвей и прошел, куда приглашали.
— Эй Проська, Саломея. Чаю принесите, да чего к нему, —
выкрикнул я, будучи уверенным, что бабья прислуга ошивается где-то
рядом да уши греет. — Лучше всего — к чаю штоф водки несите.
Я оставил Матвея, думаю, что ему стоит остыть, пусть вон без
меня пока водки выпьет да на Прасковью попялится. Видно же, что
мужик хочет казаться грозным, но на самом деле, я для него не чужой
человек.