Но на практике всё пошло по-другому, и благодарности за помощь я
не снискал. Начальник посмотрел на меня сурово и испытующе:
- Любите дёргать тигра за усы, молодой человек? Ну-ну. Как же,
поглумиться над новым начальником, который априори хуже старого –
святое дело! Так ведь? А над чем глумиться-то умишка не хватило
найти. Вот и вытащили какую-то фигню (здесь Большаков употребил
совсем другое слово).
Он откинулся на спинку кресла и строго спросил:
- Сам придумал или друзья подучили? Стыдно, товарищ лейтенант,
как вас там, Воронцов что ли?
Глупо всё вышло. Большаков дальше не стал слушать меня и
выпроводил за дверь.
Так тебе и надо, сказал я себе. Альтруист благоглупый. Я ещё в
тот момент не знал, что история эта получит совершенно неожиданное
развитие, и Большаков окончательно запишет меня в деструктивные
элементы.
Через пару дней меня вызвонил дежурный:
- Воронцов, хорошо, что ты на месте! Бегом к начальнику! Чего ты
там такого натворил? Шеф из управления прибыл и даже обстановкой
интересоваться не стал. Походя бросил, что тебя к нему, а сам
зелёный весь!
Когда я вошёл в кабинет, Большаков был совсем не зелёный, а
очень даже обычный. Вот только тон его, демонстративно вежливый, не
предвещал ничего хорошего.
- Ябедать изволим? – начал он безо всяких преамбул. –
Субординацию нарушаем? Смуту в коллектив вносим?
Вот это разворот! Всё перечисленное, как я понимал себя в этом
мире, могло относиться ко мне в последнюю очередь. И мой
недоумённый вид должен был продемонстрировать шефу, что он в данный
момент совершает чудовищную ошибку, за которую потом будет стыдно,
но не тут-то было. Что-то там произошло, крайне неприятное для него
и непонятное пока для меня, и было похоже, что всю дорогу от
управления Большаков рисовал в уме картинки моего растоптания и
уничижения в надежде получить от этого процесса хоть какое-то
полегчание на душе. Иначе с чего бы такой неожиданный заход на этот
разговор?
А шеф меж тем продолжил свои невнятные обличения:
- И не стройте из себя невинного агнца. Обсуждать, понимаете ли,
своего начальника за его спиной, да ещё с товарищами из управления,
это последнее дело, Воронцов! Кому ещё успели свои гнусные мысли
нашептать?
Я молчал. Оправдывающийся – виноват. Эту простую истину я усвоил
уже очень давно. Надеялся только, что по-прежнему удавалось
сохранить недоумение на своей физиономии. Однако, Большакову и не
требовалось никаких моих слов. Дальше он уличил меня в признании
собственной вины, поскольку я молчал, значит сказать в своё
оправдание мне было нечего. Вот так. Хоть молчи, хоть не молчи, всё
одно, если начальник решил тебя назначить на роль виноватого.