***
Таврический дворец гудел, как растревоженный улей. В
величественном Екатерининском зале, где еще недавно шуршали шелка
придворных дам и звучала изысканная французская речь, теперь стоял
густой, почти осязаемый смрад. Едкий дым дешевой махорки, которую
курили не переставая, смешивался с кислым, въедливым запахом
нестиранных солдатских шинелей, тяжелым духом сотен потных, немытых
тел и неуловимой, но вездесущей гарью от походных кухонь, стихийно
развернутых прямо в анфиладах и коридорах дворца под равнодушными
взглядами мраморных статуй. Делегаты Петроградского Совета рабочих
и солдатских депутатов, еще не отошедшие от пьянящей эйфории после
стремительного, почти будничного падения самодержавия всего пару
дней назад, ощущали себя полновластными хозяевами новой России. Гул
стоял невообразимый, многоголосый, перекрывающий все попытки
навести порядок. Шумные, страстные, переходящие в яростные крики
споры о деталях Приказа №1, который фактически вырывал реальную
власть над армией из рук офицерства и передавал ее солдатским
комитетам, о немедленном аресте и дальнейшей судьбе министров
старого режима, о контроле над продовольствием и транспортом – все
это перемежалось с громкими, уверенными, порой до смешного наивными
планами на будущее. Будущее без царя, без помещиков, без
капиталистов, без старых порядков. Светлое будущее всеобщего
равенства и братства.
«…и землю – немедленно! Всю, без остатка! Без всяких проклятых
выкупов! Крестьянин должен получить то, что ему по праву
принадлежит, потом и кровью полито!» – горячился какой-то молодой
эсер в потертой, но чистой косоворотке, отчаянно размахивая
узловатым кулаком. Его глаза горели фанатичным огнём, в них
читалась непоколебимая вера в скорую справедливость. «Главное –
полный контроль над гарнизоном! Ни один приказ офицерья не должен
выполняться без нашего ведома, без визы солдатского комитета!
Приказ №1 – это наша святая гарантия от контрреволюции!» – вторил
ему широкоплечий унтер-офицер с георгиевским крестом на выцветшей
гимнастерке, и сотни голосов одобрительно загудели. В этих словах
звучал не только призыв к власти, но и глубокий, животный страх
перед возвращением старых порядков, перед расплатой за своеволие.
«А что с войной, товарищи?! Доколе?! Долой эту бойню
империалистическую! Мир без аннексий и контрибуций! Немедленно!
Братание на фронте!» – неслось с галерки, где сгрудились
представители наиболее революционно настроенных полков. В их
голосах была такая невыносимая тоска по миру, что казалось, она
может разорвать сам воздух.