- Саня, держи себя в руках, - бормотал он сквозь стиснутые зубы.
- Терпи…
Понимал, что, если откроет рот, то только хуже сделает. Видно
было, что гусар ждал чего-то эдакого. Специально ведь на виду у
всех свою крепостную бил, власть показывал. Мол, смотрите все - я
хозяин, что хочу, то и делаю.
- Садист, с..ка. Тебе бы самому рожу в кровь разбить, чтобы зубы
прямо в горло врезались.
Гусар тем временем еще раз хлестанул по женской щеке. Женщина от
удара упала, снег рядом с ней окрасился красным.
- Черт, не могу…, - скрипнул зубами Александр, делая шаг вперед.
Взгляды толпы тут же скрестились на нем. Развернулся в его сторону
и гусар, удивленно вскинув брови. - Эй, сколько за нее хочешь?
Купить думаю, как раз цыганки дома не хватает.
- Понравилась девка? - гусар тут же оскалился в ухмылке,
показывая крупные желтые зубы. - Хорошо. Страсть, какая горячая в
постели. Такая дорого встанет.
Сказал, а сам смотрит нагло, оценивающе. По-хозяйски схватил
крестьянку за волосы, ставя ее на ноги.
- Очень дорого будет. Смотри, какое тело! Такую лошадку
объезжать сладко… Поговаривают, господин Пушкин, что вы особенный
знаток в амурных делах, - гусар подмигнулся, показывая, что узнал
своего собеседника. - Настоящая цыганочка. Чай, не пробовал еще
такую…
Пушкин всеми силами старался сохранить спокойствие и равнодушие,
чувствуя, что нельзя и выказать и капли интереса.
- Сколько за нее? - снова повторил поэт, лениво похлопывая по
карману. Мол, решайся скорее.- Деньги с собой, прямо сейчас
расплачусь.
- Две тысячи дашь? - с хрипотцой в голосе спросил гусар, жадно
глядя на карман.
Неторопливо, с ленцой, словно ему наплевать на все и всех, поэт
вытащил толстую пачку ассигнаций, не так давно полученных от отца
Гавриила, игумена местной церкви за поставки бейлиса, и начал
выразительно отсчитывать нужную сумму.
- Стой, подожди, - облизнулся гусар, не сводя глаз с пачки
денег. - Две тысячи мало за такую красоту. Давай, пять тысяч. Пять
будет в самый раз.
Рука Александр, отсчитывавшая ассигнации, дрогнула. Две тысячи и
без того были значительной суммой, на которую он особенно
рассчитывал в своих делах. Про пять и говорить не стоило. Отдать
столько за крепостную крестьянку даже из-за человеколюбия он просто
не мог себе позволить.
- Что, господин Пушкин, денег жалко стало? Не хочешь
человеческую душу спасти? Я ведь запорю эту стерву, если не
заплатишь, - глумливо ухмыльнулся гусар, поигрывая плеткой. - А
потом на тебя кивать буду. Мол, раззадорили меня, гусара, а я и
разошелся. Чего с меня, дурака, взять? Про тебя же разговоры пойдут
- «за копейку удавится», «жидовская душонка».