Из боковой комнаты в прихожую вышел, вероятно, Олин отец.
– Кажется, я сюда гостей не звал, – изрек он недобро, но Маргарита Сергеевна его в упор не замечала. Не повела и бровью, вообще никак не отреагировала на его появление, продолжая смотреть на Олю.
– Ты его раздавила, сломала, растоптала… Не эти поганые лживые сплетни, а ты, – чеканила она каждое слово. – Ты и твое предательство. Ради тебя он был готов на всё. С его умом, его талантом… он мог столько всего достичь. Но он остался здесь, в этом болоте… только из-за тебя… наплевал на свое будущее. Он не просто любил тебя, он верил тебе больше, чем кому-либо. Чуть ли не молился. Думал, ты святая… – Маргарита Сергеевна с горечью усмехнулась. – А ты оказалась просто трусливым ничтожеством.
Она смерила Олю брезгливым взглядом и, не прощаясь, вышла.
– Домой, – устало бросила она водителю.
Может, зря она всё это затеяла. Это был не какой-то продуманный ход, это были чистые эмоции. Гнев, обида, возмущение, носить которые в себе она просто не могла. Чувства раздирали её и требовали выхода.
Ромка, если узнает, будет злиться, конечно. Ну и пусть. Маргарита Сергеевна редко шла на поводу эмоций, но сейчас она ни о чем не жалела.
Он ей так ни о чем и не сказал. Но вечером, когда она уговаривала его хоть немного поесть, Ромка вдруг сказал:
– Я хочу уехать. Навсегда.
25. 25
После ухода Стрелецкой в доме повисло гробовое молчание. Отец страшно вращал глазами, раздувал ноздри, сжимал-разжимал огромные кулачищи. Мать, глядя на него, тихо пятилась, одной рукой прижимая к груди кухонное полотенце, второй – нервно теребя его конец. Даже Пашка испуганно затих.
– Что ей надо было? – процедил отец. – Здесь! В моём доме!
Мать, не смея вымолвить и слова, качала головой и продолжала пятиться.
– Да как она посмела! – багровея, гневался отец.
Мать испуганно кивнула.
– А ты что молчишь? – он перевёл взгляд на дочь.
Но Оля не слышала его. Казалось, она вообще ничего не слышала. И не видела. Смотрела в одну точку перед собой совершенно пустыми глазами.
– Ну? – рыкнул он, подойдя почти вплотную.
Никакой реакции, ни малейшей. Словно сомнамбула она ничего не понимала, ни на что не откликалась.
Эта её глухая отрешенность даже у отца вызвала растерянность. Он видел – что-то с ней не так. Только не понимал, что делать, как достучаться, как привести её в чувство. И сделал то, что привык.