Бояре, заметив, что настоятель сам идёт в их сторону, ещё издали смиренно поклонились старцу в пояс.
– Здрав будь отче, – первым басовито прогудел Семён Васильевич.
– Здрав будь отче…, – нестройно подхватили Никита Васильевич и Берсень.
– Ну, полно…, полно чада мои, – расплылся в улыбке отец Михаил. Он дал каждому приложиться к своему наперсному кресту и обнял по очереди, – рад…, рад я вас видеть в такой-то светлый денёк, ещё на службе вас заприметил, согрели вы сердце старика как это солнышко, – настоятель указал вверх. – А почто тут стоим? Пожалуйте ко мне, уважьте….
Бояре, все трое, снова поклонились.
Отец Михаил сделал знак монастырскому служке-привратнику и тот отворил ворота внутреннего церковного двора, куда не спеша вошёл настоятель, а следом за ним и бояре.
Берсень поразился большому количеству монахов, которые что-то таскали в грязных вёдрах, пилили большие брёвна, месили глину в низких корытах.
Заметив удивление Ивана, отец Михаил пояснил:
– Всё никак после пожара отстроиться не можем, второй год уже, вишь как купол накренило и пределы обветшали, раньше каменные были, да теперь уж как есть, ставим из брёвен, – он махнул широким рукавом в сторону нескольких монахов с топорами, которые тесали концы брёвен «в лапу».
Повернув голову в сторону, Берсень заметил, как из боковой пристройки вышло двое совсем юных монашков, а вслед за ними, шагнул сгорбленный старец с длинной седой бородой, которая свисала сосулькой ему до пояса. Больше всего удивило Ивана то, что старик поверх рясы был закован в тяжёлые вериги, на глазах его была чёрная повязка, передвигался он, опираясь на две сучковатые палки, а монахи поддерживали его под руки. Ивана как будто ожгло изнутри. «Да это же тот самый старик, коего я видал с молодым Ласкарём»!
– Кто это отче? По виду молельник великий, ишь как вериги его гнут, а он всё терпит в смирении, – сдерживая себя, полушёпотом спросил Берсень настоятеля.
Блаженно улыбающееся лицо отца Михаила вмиг стало суровым, седые брови сдвинулись к переносице.
– Нет сыне, совсем не смирен этот старец, и это я повелел заковать его в эти железа за его глумление и хулу. В молодостях был он мужем вельми набожным и учёным, а ныне совсем худым монахом стал. В речах и мыслях не воздержан, гневлив. Вот и замыкают его после службы подалее в клеть.