Иван усмехнулся в бороду и направил коня к монаху, нашаривая в кармане.
– Подайте православные, за ваши грехи терплю…, гнусаво завывал монах, позвякивая кружкой.
– А что отче, может сгодиться тебе эта монета? – сказал Берсень, соскакивая с седла и бросая в кружку медную пуговицу со своего рукава, что уже несколько дней как завалялась в кармане.
– Коя-ж это монета, кормилец? – елейным голосом ответил монах, – ты, видать, спутал.
– Я-то не спутал, а вот как ты слепец её разглядел? – с издёвкой ответил Иван. – Сам я хоть грешен и далёк от праведности, но кое-что вижу, например, как ты схоронил стыд на дне этой кружки и встал хворым праведником тут, и это, вместо того, чтобы отмолить прощение у отца Михаила.
Монах дёрнулся как ошпаренный и сдёрнул платок с лица, широко раскрыл гноящиеся глаза, чтобы рассмотреть того, кто перед ним стоит. Его движение заметил один из караульных, что стоял в стороне, опершись на рогатину и лениво зевая, слушал перебранку своих товарищей с возницами.
– Ей паря, неча лясы точить, бросил милостыню и иди своей дорогой, убогай тебе не докука, – крикнул он, сделав шаг в сторону Ивана.
– Э-нет, я этого «голубя» возвращу к его родному гнезду, – спокойным голосом проговорил Берсень и схватил монаха за шиворот. Тот затряс бородой и загремел веригами.
– Да ты чего? Над старцем глумиться? – рявкнул караульный, перепрыгивая через зыбкий сугроб и подбегая к боярину.
Монах отчаянно замахал руками и стал показывать караульному какие-то знаки, но тот не обратил на это внимание и уже изловчился, чтобы ударить Ивана древком рогатины.
Берсень выпустил из рук поповскую рясу и ловко нырнув под удар караульщика сгрёб того в охапку.
– Ты на кого фуфлыга пасть раззявил? – рыкнул Иван и врезал караульщику коленом в живот, тот хватанул ртом воздух и осел, выпустив из рук рогатину.
Развернувшись на месте, Берсень снова подступил к монаху: – а ты куда, уползть решил, гнида?
– Не бей…, не бей! – монах загородил лицо руками, его кружка с медяками, звякнув, упала на снег.
Сзади уже бежали ещё трое караульных, впереди старшой в распахнутом крашеном тулупе.
Добежав до боярина, он резко остановился и растопырил руки в стороны, сдерживая остальных. Скользнув кабаньими глазками по дорогому кафтану Ивана, его куньей шапке, епанче с куньей же оторочкой, богато украшенной сабле и шитому золотом поясу, он решил не бросаться с наскока.