Иван Беклемишев стрельнул глазами на испуганного деда и замер в нерешительности.
Заметив это, монах обнял боярина за сапог.
– Отпустил бы ты мени, а? Я правду реку про греков. Но может, я, когда тебе в чём-то другом пригожусь?
– Чем же ты мне пригодишься, седая голова? – более миролюбивым тоном спросил Берсень, ему почему-то стало жалко этого старика.
– Кто знает боярин, пути господни неисповедимы, я же в сём храме с измальства живу, может, чего для тебя нужного узнаю? – старик склонил голову на бок и лукаво ухмыльнулся. – Ты, только дай мне знать, чего надобно, а я уж расстараюсь…
Берсень на мгновение задумался: «Почему он так молвит? А может…, и ведает чего?», – мелькнуло у него в голове.
– Вот значится, как…, – качнулся в седле Иван, – ежели я сейчас тебя отпущаю, ты мне за это послужишь?
– Послужу-послужу, что хошь сделаю, – закивал головой монах.
– Что ж. Можа, я бы тебя. Но есть ли вера гласу такого, как ты?
– Да ты уж верь, не прогадаешь, боярин, Христом-богом молю!
– Ну, коли так, то слушай мой тебе первый наказ: – узнаешь, куда забрали сидельца, что был в храмовом подвале на цепи….
– Дык это…, коего из них, тама народа тьма перебывало, – растерянно спросил монах.
– Того, к кому Силантий приходил, – пояснил Берсень.
– Силантий, Силантий…, – несколько раз проговорил под нос старик, тряхнул головой пытаясь вспомнить. – Ты вот что, боярин, сегодня приходи после вечери к бабке-Андронихе, что за кузнечной слободой у леса живёт, а я всё к тому сроку сведаю, вот тебе крест, разузнаю, – звякнув веригами, перекрестился монах.
– Ты что же это богу служишь, а по бабкам ходишь, – с усмешкой спросил Берсень.
– Травница она, очи мои лечит, – пробурчал старик, – да, и чужих никого у неё не быват.
– Ой, старче, гляди, не подведи меня, я ж, теперича, за тобой пригляжу, коли обманешь – во…, – Берсень погрозил монаху кулаком.
– Не обману, боярин, истинный крест не обману, – закрестился старик.
– Что ж поверю тебе на первый случай, ступай, – Иван махнул рукой и ударил пятками в конские бока. Конь резво взял с места, а старый монах остался стоять на дороге.
* * *
Весь день Московская великая княгиня – государыня всея Руси и земли Новгородской, и Псковской, и Тверской, и Пермской, и Югорской, и Болгарской, и иных – Софья Фоминична Палеолог, была не в духе. Она всегда с грустью встречала приближение долгой и холодной русской зимы. И хоть в тереме её жарко натоплено, горят сотни ламп и свечей, но она знала, что скоро за стенами её покоев будут: снег, лёд и холод. В такое время она начинала чувствовать себя пленницей в собственных покоях. И чем дольше длилась зима, тем сильнее было это чувство.