И для аргументации я обезоруживающе улыбнулся и развёл
руками.
– У нас не планировалось опрос всей семьи Бубнова, – моментально
влез толстопузый, – кроме того, мы планировали поговорить только с
Надеждой Петровной.
– Считайте, что я уполномочен нею, – опять улыбнулся я и спросил
зрителей, – вы же не возражаете, товарищи? Позволите мне, как сыну,
сказать пару слов тоже?
– Говорите! – закричала со своего места Зинаида
Валерьяновна.
Её возглас подхватило ещё несколько человек, но поддержка
оказалась вяленькой.
Мда, не только у Раневской проблемы с нетворкингом. Придётся с
Мулиным отчимом поработать тоже. Иначе, я смотрю, он тут надолго не
задержится. И научные регалии ему не помогут.
Но пауза затянулась, поэтому я сказал:
– Товарищи! Что мы сейчас обсуждаем? Я не совсем понял. В чём
суть вопроса? Что Модест Фёдорович симпатизирует такой красивой и
умной аспирантке?
Все взгляды моментально скрестились на Машеньке. Она вспыхнула,
но спину держала ровно.
А я продолжил:
– Уверен, что любой половозрелый мужчина его поймёт и
одобрит.
– Товарищ Бубнов, мы сейчас обсуждаем аморальное поведение
Сазоновой, – недовольным голосом вмешался толстопузый, – у нас, в
советском обществе не принято разрушать семьи.
– Как представитель семьи Бубновых ответственно заявляю –
товарищ Маша Сазонова никакую семью не разрушала. Вас кто-то ввёл в
заблуждение. И, очевидно, сделал это с далеко идущей целью! –
сказал я.
В зале загудели. Толстяк постучал по графину.
– Поясните! – лицо толстопузого перекосило.
– Охотно поясню, – кивнул я, – Сазонова не разрушала никакой
семьи, так как семьи давно уже нет.
В зале поднялся такой шум, что толстяк аж подскочил с места и
принялся кричать, чтобы навести порядок. Наконец, минуты через
полторы, все утихомирились, и он сказал:
– Что это значит?!
– Это значит, что моя мать ушла жить к моему отцу. И Модест
Фёдорович абсолютно свободен, – сказал я и зал опять загудел.
– В каком смысле? – растерялся толстопузый. – К какому отцу?
– К моему настоящему биологическому отцу, – сказал я и добавил,
– Модест Фёдорович Бубнов – мой приёмный отец.
В зале опять взорвались криками и шумом. Люди переговаривались,
что-то доказывали, разговаривали громко и все одновременно.
Я взглянул на Машеньку – она сидела ошарашенная, растерянная, с
огромными от изумления глазами.