– А по поводу рабочего места, что думает комсомол? – деловито
спросил толстопузый.
– Журавлёва из декрета выходит, если не ошибаюсь, через полгода,
– развёл руками комсорг, – до этого времени Сазонова не защититься.
Она вообще теперь не защититься. Соответственно работу она сама
потеряет.
– Понятно. Спасибо! – поблагодарил комсорга толстопузый. – Ещё
кто хочет выступить? Давайте активнее, товарищи.
Потом пытался сказать своё слово какой-то дедуля, но его, как и
Зинаиду Валерьяновну быстро затюкали и заткнули. Потом говорили ещё
пару человек, но столь невнятно, «для галочки», что и упоминать
незачем.
– Слово даётся Сазоновой, – провозгласил толстопузый и ехидно
посмотрел в нашу сторону.
Маша чуть сжала мою руку, встала и решительно вышла к
трибуне:
– Всё что здесь сказано, – звонким от напряжения голосом сказала
она в полной тишине, – всё перекручено и искажено. Я не буду
говорить, кому и зачем это надо. Но скажу вам так, товарищи. Моя
совесть и душа чиста! Ничего предосудительного и порочащего честь
института я не сделала. И Модест Фёдорович тоже!
С этими словами она развернулась и вернулась на место.
– Молодец! – тихо сказал ей я.
Она чуть улыбнулась, совсем краешком губ. Но уже хорошо, что она
не паникует, а держится.
– В таком случае, считаю обсуждения законченными, – заявил
толстопузый, – сейчас из вашего числа мы изберём счётную комиссию и
будем голосовать за исключение Сазоновой. Голосование открытое. Я
подчёркиваю это. Поэтому мы всем коллективом увидим, пофамильно,
кто потакает безнравственности и разврату.
Вот гад! По сути это не завуалированное давление на общественное
мнение.
– Одну минуту! – я встал с места и громко сказал, – не всем ещё
дали слово! Я ещё не выступил!
– А вы собственно кто такой? – мазнул по мне пренебрежительным
взглядом толстопузый, и с возмущённым видом обратился к залу, – кто
пустил сюда посторонних?
Но мне на его возмущение было чихать. Я уже шел к трибуне.
– Позвольте представиться, – громко сказал я, – Бубнов Иммануил
Модестович!
На зал моментально рухнула оглушительная тишина. С задних рядов
тянули шеи, чтобы лучше меня рассмотреть.
А я продолжил:
– Сейчас идёт обсуждение ситуации, которая напрямую связана с
моей семьёй. Жаль, что для этого вы выбрали время, когда Модест
Фёдорович в отъезде и не может сказать в свою защиту и в защиту
аспирантки ни слова. Поэтому возьму эту функцию на себя. Ведь
согласно регламенту, семью опрашивать вы тоже собрались. Так почему
бы не сделать это здесь и сейчас?