Иона обмяк. За спиной
зашумело, монах вскинулся, взлетел по ступеням и поддержал вышедшую
Лукерью. На почерневшем бабьем лице залегли синие тени, глаза
блестели нездоровым огнем, взгляд блуждал, словно не в силах
остановиться, вокруг губ залегла сетка мелких морщин. Лукерья
сорвала платок. Иона ахнул. В густые лукерьиных волосах пробилась
молочно-белая
седина.
11
Вечером третьего дня собрались
измотанные, обессиленные, молчаливые. Некрепкий, прерывистый,
наполненный кошмарами сон налил головы болью, а тела кипящим
свинцом. Каждое движение отдавалось ноющей болью. На Лукерью было
страшно смотреть, она еще больше почернела, осунулась, исхудала,
превратившись в старуху. Иона, видать, вообще глаз не сомкнул, Рух
как оставил его молящимся перед образами, так и
нашел.
Бучила обошел церковь и собрал
военный совет. Упырь, полубезумная баба и пошатнувшийся в вере
монах. Христово войско каких поискать. Рух многозначительно
помолчал и сказал:
– Осталась последняя ночь. Что будет не
ведаю, готовьтесь к самому худшему. Лукерья, если не отступишься, к
утру сына вернешь, не дашь нечистью обратиться и Сатане остатки
жизни служить. Иона, узришь сегодня истинного врага, если вера с
тобой — победишь, если нет веры — падешь. Еще не поздно уйти, никто
не осудит.
– Не уйду, – Иона упрямо мотнул
головой. – Боюсь, спасу нет, и не скрываю того, но
ежели отступлю — себя прокляну. С вами я, от начала и до
конца.
Бучила пристально поглядел
монаху в глаза. Всегда нравились люди с железом внутри. Вроде
хлипок собой, голосок тоненький, пуглив как зайчишка, а вон оно,
твердо стоит и не своротишь ничем.
– Ну тогда начнем,
помолясь, – кивнул Рух.
Лукерья, запинаясь и выставив
руки перед собой как слепая, дошла до иконостаса и тяжело бухнулась
на колени. Слабый, надтреснутый голос заполнил церковь молитвой.
Иона крутился рядом не находя себе места. Бучила ждал. Ждал сам не
зная чего. Нечистый, скорее всего, явится сам, а уж кем окажется
остается только гадать. А гадать Рух не любил, все едино кому рога
оббивать. Время густело во мраке разбавленном зыбким пламенем
свеч.
В полночь дверь вылетела,
засов переломился соломиной, одна створка грохнулась на пол, вторая
повисла на вывороченных петлях. С улицы пролилась дымная полоска
лунного света, проложив дорогу из мира мертвых к миру живых. В
церковь медленно вошла человеческая фигура, облепленная клочьями
тьмы. Не ясно было, где кончался человек и начинался чернильный,
удушающий мрак. Рух разглядел ссутуленного, высокого мужика,
полностью голого. Под кожей полночного гостя бугрились и двигались
узлы и наросты, мятое лицо напоминало маску, содранную с чужой
головы. Человек двигался рвано и хаотично, с трудом переставляя
ноги и загребая руками перед собой. Тело покрывали рваные раны, в
дыре на боку проглядывались ребра, левая половина лица была
изорвана до кости. Лоскутья кожи закрывали вытекший глаз. Впереди
себя человек гнал запах смерти, разложения и
чего