Дальше шли по склону, вниз ротмистр отрядил только двоих и
собаку. Ждали новой засады, но лес огрызнулся и тревожно затих.
Овраг остался позади, попадались звериные тропы и буреломы,
заросшие брусникой и сосновым молодняком. След петлял и
выкручивался спиралью. Бучила первым почуял жуткую вонь. К гнилому
дыханию близких болот исподволь примешался смрад разложения,
запекшейся крови и горелых волос. Деревья стояли голые, листья
свернулись и высохли, хвоя порыжела, мох серой пылью крошился под
каблуком. На пути попался громадный, Руху по грудь, муравейник,
покинутый обитателями. Чахлый подлесок гнил на корню, устилая землю
склизким ковром. Нечто, притаившееся в смрадной и теплой лесной
глубине, разрасталось болезненной опухолью. Страх неведомого глодал
людей, подтачивал изнутри. Притихла даже Лаваль. Собаки ставили
лапы опасливо, словно боясь испачкаться в невидимой липкой
грязи.
– Чуешь, упырь? – прошептал Вахрамеев.
– Да тут разве полудурок не учует какой, – отозвался Бучила. –
Нехорошее место и недавно совсем завелось, иначе я бы узнал.
– Плохо за порядком следишь, – подначил ротмистр.
– Пф, не ты первый мне такую клятню говоришь. Знаешь где
говорильщики эти? Вот и не надо тебе. Плохо слежу. А кто хорошо?
Власть новгородская? Той и вовсе плевать.
– Было бы плевать, нас бы тут не было.
– Ага, заливай. Вы тут за головами охотитесь, остальное вам мало
волнительно. Два дня вокруг крутитесь, а успехов словно котенок
нассал. Так вас дюжина, а я один, две руки, две ноги, одна голова,
жизней нет запасных. Ну обаяния поболе, чем у других. Село стоит? И
на том спасибо скажи.
Вахрамеев спорить не стал. Жуткий запах усиливался, графиня
прикрыла лицо тонким платком. Собаки беспокоились и жались к ногам.
Савва, идущий первым, остановился и плавно присел. За посеревшими
мертвыми елками угадывалась острая крыша. Низкую, заросшую бурьяном
землянку было не разглядеть шагов с десяти. Жилище выдавала только
повисшая в воздухе густая тошнотворная вонь.
– Вот где падаль свила гнездо, – ротмистр вытащил пистолет,
жестами приказал своим взять хибару в полукольцо и шикнул на Руха.
– Куда? Рядом будь.
– Ты мне не указчик, – Бучила обошел кучу сырого валежника и
едва не свалился в глубокую яму. Будь он беременным, тут бы, скорее
всего, и родил. На дне ямины, увитой бахромой еловых корней,
разлагалось мелкое лесное зверье. Жидкая смрадная каша из гнилого
мяса, отслоившейся шкуры, роящихся опарышей и голых костей. От
миазмов заслезились глаза даже у видавшего виды Бучилы. Он чуть
отступил, просыпав в яму комья земли. Лежащая сверху то ли норка,
то ли куница, хер ее разбери, шевельнулась, и Рух поспешно
заморгал, прогоняя видение. Казалось, разорванное напополам тельце
шевелилось от кишащих внутри белесых червей. Бучила удивленно
вскинул бровь. Зверек перебирал передними лапами, открывал
крохотную пасть и вращал мутным глазом. Хлюпнуло, наружу
выпросталось пятнистое, ободранное, изляпаное черной слизью крыло.
Поверхность гнилой жижи пришла в движение, чавкая и пузырясь. Рух
инстинктивно отдернулся. Происходящее нравилось все меньше и
меньше.