Он повернулся и пошлепал обратно. Никто не неволит, подыхайте,
пожалуйста. Жадность застит людишкам ум и глаза, мало им все,
большего и большего подавай, пока не распухнут, как пауки. За
спиной сдавленно переругивались, Рух отошел шагов на сорок, прежде
чем позади заплескала вода. Ого, никак здравый смысл победил.
Неожиданная херня.
Свет на выходе вместо белого подмигивал мутью. Рух выбрался на
воздух и выматерился, не сдерживая себя. Солнце сбросило красноту и
поблекло, коснувшись ломанной линии далеких лесов, отмечавшей
границу топей и твердой земли. Зыбкую границу между жизнью и
смертью. Следом, кряхтя и отдуваясь, выбрались копали, вместо лихих
сорвиголов похожие на оборванных, грязнущих бродяг.
– А как же дверь? – картинно всплеснул руками Бучила. –
Нет уж, ступайте долбить!
– Никуда не денется, – пробурчал Тимофей. – Собираемся,
мужики.
Копали похватали котомки с добром и гуськом потянулись за
Бучилой. Первые пол версты дались легко, древняя дорога, вымощенная
гранитными плитами, резала болото напополам. Края сползали в
трясину, камни потрескались и заросли лишаями и мхом, но мастерство
канувших в лету строителей поражало воображение даже сейчас. В
столицах, вроде Москвы или Новгорода, кичащихся богатством и
красотой, улицы мостят булыжником или бревном. И то, благодать
такая только возле господских палат. Окраины миленько и
по-домашнему утопают в грязи, сточных водах и человечьем дерьме. А
тут дорога, каких не видывал свет. Сюда надо прорву профессоров
всяких водить, пущай умные бошки ломают, теории думают, а не всякий
первый попавшийся сброд, хреначащий ломами реликвии прошлого.
Дорога исчезала, с каждым шагом превращаясь в узкую тропку,
камни обрывались в трясину, края плит торчали из ряски надгробиями
старого кладбища. Густая болотная вонь мешала дышать, оседая на
потных лицах тоненькой мерзостной пленкой. Комары соткали над
вереницей усталых людей пищащее облако, забивая горло, нос и глаза
сотнями крохотных тел.
Последняя плита исчезла в зеленой воде, камни еще прощупывались
ногой, смрадная жижа поднялась до колен. Лягушки разорались как
полоумные, разноголосным кваканьем, туманя мозги. Рух выдернул
оставленную утром жердину и соскользнул по пояс в жадно хлюпнувшее
болото. Тропа, едва в две ладони шириной, осталась на месте. А то
водилась за трясинами поганая привычка – вроде пришел, дела свои
темные сделал, а обратно хвать, пропала тропа, только гнилые
мертвяки радостно булькают из под стоячей воды.