Зима пришла ранняя, к середине ноября пушистой снежной шалью
укутав села, пашни и замершие в безмолвии густые леса. Поземка
заметала дороги, трещали от стужи старые тополя, на болотах звонко
лопался лед. Избы украсились инеем, колодезные срубы нарядились
стеклярусной бахромой, солнце нехотя поднималось в призрачной
розовой дымке, прилипало к горизонту и торопилось поскорее
свалиться за край. Ночами за околицей танцевали и жалобно выли
приблудные мары, над дальними урочищами вставали столбы призрачного
огня, а возле тына все чаще находили волчьи следы. Люди, за лето
одуревшие от крестьянской работы, потихонечку приходили в себя.
Мужики торили санные пути, ездили в гости, вели разговоры за жизнь,
сватались, пили горькую, дрались, мирились и снова дрались. Бабы
мыли кости подругам и непутевым мужьям, пряли шерсть, пели
старинные песни о любви, разлуке и тяжелой женской судьбе. Парни с
девками шатались по улицам в шумных компаниях, с криками, гамом и
прибаутками. Детвора с утра до ночи пропадала на речных косогорах,
и домой оболтусов загоняли ремнем, красных, мокрых, облепленных
снегом до самых ушей. Старики грелись у печек и молились
Богородице, чтобы не вернулись темные времена, когда в голодные
зимы лишние рты увозили в глухие леса. И все, от мала до велика,
ждали светлого праздника.
Рух Бучила вприпляску шагал по ночному селу, пребывая в самом
наипрекраснейшем расположении духа. Сочельник, самый, наверное,
длинный день в году, наконец-то закончился, ангелы в небесах
протрубили благую весть, и христианский мир шумно и весело встречал
Рождество. На улицы высыпали толпы колядников и христославов в
звериных шкурах и масках. Поднимая снежные вихри, с гиканьем
неслись украшенные лентами сани. Били бубны, ревели рожки, пищали
свистульки, звенели переливами бубенцы. Ряженые стучались в двери,
орали песни и непристойности, перекрикивая лающих псов. Хозяева
встречали веселых гостей хлебом, пивом и пирогами. Приветишь
колядчиков, будет в семье достаток, лад и покой, скотина не устанет
плодиться, а урожай превзойдет все мечты. Нелюдовские толстосумы
поскребли в кошелях и пообещали народу невиданную забаву под
мудреным названием хвейерверк, разноцветные огненные шары в небо
пускать. Гулянья охватили село, и Рух чувствовал себя, как рыба в
воде. Наступило единственное время в году, когда можно болтаться
среди людей, не опасаясь тыканья грязными пальцами и шепота за
спиной. Нацепил маску, накинул медвежью шкуру и как по волшебству
стал частью толпы. Нынче все на одно лицо – веселые, разгульные,
пьяные. Хм, пьяные. Вот пьяным Рух пока еще не был, упиться в честь
праздничка мешало одно – Яков Силантьевич Бык, богатейший в
Нелюдово купец, подкинул пустяшную работенку: его, Якова Силантича,
стало быть, охранять. От кого – хер разберешь. С начала декабря
стали приходить поганые вести: в Новгороде ограбили известного
ростовщика Кононова, богатства вымели подчистую, а самого порезали
на куски. Через неделю убили помещика Воротынова, в усадьбу на
берегу Ильмень–озера пробрались ожившие мертвяки, сбежались слуги,
завязалась потасовка, убитые, раненые, кровища, дерьмо, а в это
время по льду пришла банда и перерезала стражу. Когда помещика
нашли, он был еще жив, обрубок без рук, ног и языка засунули в
опустошенный сундук. И вроде ничего необычного, подумаешь, пару
богатеев прирезали, но Яков Бык перепугался нешуточно. Будто кроме
него во всей новгородчине не осталось набитых деньгами мешков.
Один, сука, выжига и скупердяй Яшка Бык, не считая еще нескольких
тысяч дворянских и торговых людей. Яков Силантич, ознакомившись с
новостями, повредился умом, нанял пару мордоворотов, по двору
волкодавов пустил, двери и окна запер, домашним выходить на улицу
строго-настрого запретил, да еще и Бучилу в охрану себе подрядил.
Рух особо и не отнекивался, все равно делать нечего, а работенка
пустяшная, сиди в тепле, плюй в потолок, получай гривну серебром в
день, а деньги, они в хозяйстве не лишние. Бучила, честь по чести,
заработал десять монет, ходил суровый, заглядывал по углам, вчера
купца от гибели неминуемой спас. Таракан опасный из подпола вылез,
с явным желанием Якову Силантичу горло отгрызть, тут-то Рух наглую
насекомую и раздавил. Герой, штаны с дырой. В Сочельник чуть не
подох от тоски, еле дождался первой звезды, прихватил с кухни
полштофа водки и отправился праздник гулять. Якова послал на клят.
Сколько можно дурью страдать?