– Весьма жаль, – Михаил Сергеевич сокрушенно вздохнул. – У меня
на тварь были далеко идущие планы. Да чего уж теперь. Вставайте,
милый Заступа.
– Мне и тут хорошо, – простонал Рух и сплюнул. Белый, тягучий
сгусток упыриной крови сполз по подбородку и плюхнулся на
воротник.
– Нет-нет, без вас теперь не получится, раз уж влезли, куда не
просили, извольте идти до конца, – дядюшка ткнул Руха тростью и
скомандовал. – Поднимайте его.
– А ну встал, – рявкнул здоровяк со сломанным и неправильно
сросшимся носом, наставив на Руха волкомейку. – Ты, тварь, учти, у
меня заряжено серебро, дернешься, пристрелю.
Остальные трое слаженно взяли Бучилу в полукольцо. Близко ни
один не подошел. Умные сволочи. Нет, можно было попробовать, но
зачем? Хотелось досмотреть представление до конца.
– Оружие выложил и пошел.
Делать было нечего, против четырех стволов не попрешь. Рух
выложил на пол пистоли и нож и с трудом встал, постанывая и щелкая
суставами. Сломанные ребра противно терлись под кожей. Двое людей
дядюшки, слегка прихрамывающий бородач и бледный мужик похожий на
утопленника, первыми вышли на двор, следующим втолкнули Бучилу,
уперев ему в спину стволы. Взрыв перевернул все верх дном,
разбросав хлам по сторонам, в воздухе плавало едкое облако пыли.
Тела стариков покачивались в полутьме, Снегурочка лежала возле
стены, смятая и искалеченная, руки и ноги неестественно вывернуты,
потухшие синие глаза остекленели и уставились в пустоту. Красивая
даже в смерти.
– Клим, проверь, – дядюшка указал тростью на Ледяную деву.
Клим, угрюмый бородатый здоровяк, едва заметно хромающий на
левую ногу, опасливо приблизился, подсветил лампой и пихнул тело
стволом. Анна не шелохнулась. Клим, на всякий случай, добавил ногой
и почему-то шепотом доложил:
– Дохлая, ваше сиятельство.
– Что сделано, то сделано, – Михаил Сергеевич царственно вступил
на разгромленный двор и забегал глазами. – Так-так, а где мой
любимый племянничек?
– Тут он, – отозвался похожий на утопленника мужик и отвалил в
сторону упавшие доски. Под ними сидел охотник за нечистью и
известный дурак Сашенька Донауров, окровавленный, помятый, но
определенно живой. Граф мотал головой и мычал, тараща глаза. Чуть
дальше, под завалом вяло копошился оглушенный Старостин.
– Жив! – театрально взмахнул руками дядюшка. – Радость-то
какая!