– Да ладно тебе, кто старое помянет..., – обезоруживающе
улыбнулся Бучила. – Я, может, мириться пришел.
С Бернадеттой он не виделся год, аккурат с той поганой истории с
Варькой, падальщиками и мертвяками, сшитыми из разных кусков.
Оскорбленная Лаваль тогда обещалась ужасно отмстить, но что-то у
нее не срослось, и графиня просто пропала, о чем Рух нет-нет, а
порой и жалел.
– Мириться? – ахнула графиня. – Ты..., ты..., какой же
подлец!
Двери усадьбы вновь отворились, и на свет божий показался
плюгавенький седой старикашка в камзоле и парике. Он захлопал
глазенками и обеспокоенно спросил тонким, надрестнутым
голоском:
– Голубушка, что за шум? Кто эти люди?
– Идите уже к себе, Альферий Францевич! – огрызнулась Лаваль. –
Не видите, я занята!
– Ваши гости мне не нравятся, милочка, – отозвался старик. –
Будут шалить, зовите, уж я с супостатами разберусь!
– Всенепременнейше позову, Альферий Францевич, – заверила
Бернадетта. – Ступайте с Богом уже!
Старик умилительно покивал и скрылся внутри.
– Дедушка твой? – предположил Рух. – Веселенький.
– Муж, – с вызовом отозвалась Бернадетта.
– Ты разве замужем? – удивился Бучила.
– А ты будто не знал? Я тебе раз двадцать говорила всего.
– Значит, забыл, – признался Рух. – Хороший муж, бодрый
такой.
– Издеваешься?
– Сочувствую.
– Пошел вон отсюда, упырь!
– Ну извини, – покаялся Рух. – Давай мириться, Лаваль. Хватит
быть букой уже. Мне помощь нужна. У нас тут проблемы, надо
спрятаться и переждать.
– Ах вот чего ты приполз, – фыркнула Бернадетта. – Целый год ни
слуху, ни духу, а тут здрасьте пожалуйста. Повезло тебе, что почти
уж не злюсь.
– Ты добрая.
– Подхалим.
– И красивая.
– Не беси меня.
– Черта можно пну?
– Черта пинать нельзя, – Лаваль погладила Ваську по голове. Рух
мог поклясться, что слышит кошачье урчание. – В моем доме пинать
кого угодно могу только я. Не бойся, чертушка, этот злобный упырь
тебя не обидит. Пошли, покормлю. И ты иди, – кивнула она Прохору. –
Слуги проводят в людскую. – Лаваль тяжко, с надрывом вздохнула. – И
даже ты, непрощенный упырь, заходи.
В роскошной гостиной, залитой теплом огромного пылающего камина,
рассевшись в мягком обшитом бархатом кресле, потягивая кофий с
настоящим французским коньяком и ковыряя столовым ножиком вишневый
пирог, Бучила по возможности кратко обрисовал ситуацию, особливо
живописуя Васькину непомерную тупость и геройство одного скромного,
готового на все ради друга и обманутого этим самым другом,
несчастного упыря.