– Я Рух Бучила, Заступа села Нелюдово, – Рух взял переговоры на
себя.
– Здравствуйте, господин Шетень, – пропищал Васька и из-за Руха
не вышел.
– О-о, вурдалак? Приятно-приятно, – Шетень потер пухлые ручки. –
С чем пожаловал?
– С этим вот дураком, – кивнул за спину Рух. – Помогаю
поросячьему рылу вернуть твою хероту.
– Вурдалак помогает черту? – фыркнул колдун. – Зачем?
– Сам не пойму, – признался Бучила. – Питаю нездоровую слабость
к юродивым.
– Жалость губит людей. И вурдалаков, – глубокомысленно изрек
Шетень. – Ладно, пустое все это. Статуэтку принесли?
– Пока нет, – признался Рух.
– А покой хер приперлись тогда?
– Рассказать об успехах.
– Ваши успехи мне до известного места, – жирная щека Шетеня
дернулась. – Важен лишь результат. Пока вы тут трепетесь, время
идет. Слышь, Николя пальцем деланный, часики тикают, тик-так,
тик-так. Сегодня, как оговорено, мои ребята придушили еще троих
мохнатых ублюдков, вроде тебя. Так, Ивор?
– Так, хозяин, – глухо отозвался умрун, застывший по правую руку
от колдуна. – Визжали, как поросята. Совсем не умеют умирать, один
даже обгадился. Мерзкие твари.
– Вот видите, – Шетень облизнул губы. – Время работает против
вас. Пойдемте-ка, чего покажу. Ивор, посвети нам.
Колдун с трудом, пыхтя и отдуваясь, выбрался из кресла и,
поддерживаемый под руки умрунами, пошаркал к незаметной двери в
задней стене. Пустышки остались на месте, безразличные абсолютно ко
всему.
– Глянь, какой красавец, – Шетень посторонился.
Сначала Рух почувствовал запах. Запах болезни и разложения, от
которого слезились глаза. Сыро звякнул металл. Умрун поднял повыше
подсвечник, оранжевые отблески запрыгали по голому полу, тьма
отступила, открывая худого, как скелет, человека в углу,
прикованного за шею цепью к стене. Кожа, покрытая гнойными язвами,
ребра и торчащие позвонки. Узник дернулся и заскулил, подняв
изможденные глаза без радужки, с едва заметной точкой зрачка. Не
человек, вурдалак.
– Собрат твой, – похвастался Шетень. – Давно тут сидит.
Угораздило перейти мне дорогу многие лета назад. Теперь, наверное,
уже и не рад. Клыки и язык ему вырвал, крысиной кровью кормлю, он
ныне тихенький, сидит себе, слушает, что говорю. Не перечит совсем.
Смекаешь к чему я, упырь?
– Как не смекнуть, – кивнул Рух, не отрывая взгляда от
искалеченного вурдалака. – Дураку ясно, что с башкой ты не ладишь
совсем.