— Что вы все про меня, да про меня. Лучше расскажите мне, как
оно было в Дарго.
Все резко помрачнели. Тяжелые воспоминания.
— Такой разговор нужно запивать литрами вина.
— Давайте отойдем к моему столику.
Все подошли к одиноко сидевшему корнету, заинтересованно
подглядывающего на внезапно сложившуюся компанию.
— Эх, молодежь, молодежь! – усмехнулся штабс-капитан. – Знал бы
ты, с кем сидел рядом!
Корнет ошалело посмотрел на Косту. Потом на офицеров. Снова на
Косту. А потом его согнали со стула под негромкий смешок с намеком:
«освободи-ка, малец, старшим место».
Кабатчик подтащил кувшины с вином. Разлили. Чокнулись. Выпили. И
снова разлили и, уже не чокаясь, выпили за тех, кто остался в горах
вокруг столицы Шамиля.
— Это был ад, Черкес, – начал свой рассказ поручик с медалью. –
С самого начала все пошло не так. Куча лишних людей, свита
наместника, огромный обоз. Пришлось забираться на снежные вершины и
сутки греться друг о друга. Свалились с гор на Дарго и взяли его с
налета. Пылающим. Шамиль его бросил как ненужную вещь и засел в
горах, нас поджидая. И выяснилось, что вопрос был не в том, чтобы
что-то взять, а в том, чтобы ноги унести.
Коста поморщился. Незаживающая рана. Так и не смог
предотвратить, как ни пытался. Плохо, выходит, пытался. Нужно было
в колокола звонить, а он в Париж усвистал.
— Хуже всего стало, когда кончились сухари. Люди начали
голодать. К нам рвался Клюки фон Клюгенау с обозом. Глупо
действовал. Провалил сухарную экспедицию. Когда ее остатки
добрались до главных сил, люди обезумели. Кинулись грабить. Мы были
в шаге от полного разгрома. Бросили все, что могли, включая орудия.
Воронцов лично приказал все свои вещи разодрать на повязки. Даром,
что старик, но держался молодцом. Так и шли в направлении
Герзель-аула. Каждый наш шаг стоил десятка солдатских жизней. Если
бы не Фрейтаг, прорвавшийся с куринцами нам навстречу, и не
Лабынцов в арьергарде, вышло бы поражение, которого Корпус не знал
за всю свою историю. А граф Воронцов так ловко составил донесение,
что получил князя.
Поручик замолчал, заново переживая все этапы Даргинского похода.
Коста кивнул: как все знакомо! Понимал, что слова тут бессильны. Он
тоже повалялся на соломе, кишащей червями, в герзельском госпитале.
И хорошо помнил, сколько усилий потребовалось людям, чтобы вернуть
себя в привычную жизнь после пережитых потрясений. Которые так или
иначе отпечатались на телах и душах. На всю оставшуюся жизнь.