— Барин, Евфросиния пришла! Говорит, звали вы её, — с
недовольным видом в комнату вошла Матрёна.
— Звал. Веди девку в дом! — киваю я и говорю Тимохе: — Ну, всё,
иди к себе в семью. Что беременную жену бросил, работы нет? Я
найду. Завтра приходи, расскажу, что надо делать.
— Да я лучше посижу тут, — упирается Тимоха.
— Ой, пороть надо, испортился паря, — произнес Мирон, невесть
откуда появившийся, с двумя зайцами, уже потрошёнными, в руках.
Сижу, развалившись на диване, весь такой из себя барин барином.
И тут, смущаясь, в гостиную заходит давешняя крестьянка.
Смотрю на девицу и думаю: — «Ох, не картошку она пришла
садить».
Глава 6
На ней по-прежнему обноски — старое платье в пол, сама она
босиком, педикюра и маникюра, как водится, нет, но… голова чистая,
коса заплетена, а значит, мылась в бане. И макияж присутствует! По
нынешней моде, конечно.
— Это у тебя румяна на щеках? — спросил я из любопытства. — А
где взяла?
Не может ведь быть, чтобы крепостная, с такими
латаными-перелатаными вещами, разорялась на румяна!
— Так то ж свекла! — обрадованно и бойко ответила девица, будто
раскрыла секрет красоты.
Послышалось недовольное шипение Матрены.
Оглядываю красотку ещё раз и понимаю — телосложение у девицы
модельное. Грудь — тройка, не меньше, попка округлая, талия узкая.
Интересно, я как барин могу с ней сблизиться? Ну не забесплатно,
рубль дам, например! На такие деньги много чего купить можно, раз
целая овца восемь рублей стоит. Хм.
— Но вечером садить — бога смешить, — удачно рифмую я. — Завтра
утром начнем. Вон, вишь, у Зернова мешок картохи купил.
Зернов и правда оставил мне картошки с пуд: мелкой, красной и
проросшей. Да мне такая и нужна!
— Так мне идтить? — спросила девица, зыркая глазками.
А глазки хороши! Брови, правда, густоваты, такие не очень люблю,
но ресницы длинные безо всякой хрени летуалевской. Ну и голубые
глаза, вернее, цвета неба.
— Садись, поснедай со мной, поговорим, скучку мне развеешь.
— А там и баньку можно сообразить! — внезапно произнёс Мирон,
неслышно вошедший в гостиную. Спецназовец, как есть!
— Можно и баньку, — расплываюсь в улыбке я и слышу ругань
Матрёны в сенях.
— Барин, тут Тимоха вернулся, пущать? — деловито спросил Мирон,
очевидно, бывший у меня за мажордома.
— Чё ему надо? — удивился я. — Ну, пусть зайдет.