— Лес себе оставь, отработаешь! Утром пороть будем, — говорю я
и, подавив бунт, иду назад.
— А почему утром? — интересуется Мирон.
— Пьяные они, боли не почуют, не дойдёт до них наука, — поясняю
я.
— Барин, ты — голова! — подкалывает меня трусливый Тимоха, но
так искренне на голубом глазу подхалимничает.
Мирон, ясное дело, согласен.
Гришка, этот абьюзер, хоть и не на меня кинулся, но вполне мог и
задеть! Нанять парочку мужиков для охраны своей тушки, что ли? А
вообще, с нищетой делать что-то надо. Гляну сколько у меня леса,
может, что-то можно выделить на постройки? Не дело, когда в одном
доме три поколения живут. Кострома — край лесной, и у меня леса
хватает.
За этими мыслями не заметил, как наткнулся на попа Германа.
— Пошто исповедаться не приходишь? — недружелюбно спрашивает он
вместо приветствия.
— И тебе здравствуй, батюшка, — кивнул я. — Приду, завтра же
приду!
— Сегодня приходи, а то до причастия не допущу.
— Икону мне привезли. Принесу! — не спорю я.
— Что за икона? — вмиг подобрел «отец наш».
Блин, а я даже не знаю, кто там изображен. Не смотрел!
Неудобняк.
— Увидишь, как принесу. Это на освящение церкви мой подарок
будет, — выкрутился я.
— Темнишь, Лешка, — буркнул Герман и потопал по своим делам.
От попа тоже несло спиртным, но он, может, по работе своей
вынужден пить. Кто этих церковных знает?
В усадьбе меня ждала радостная Фрося.
— Всё готово, барин, извольте принять работу! — довольно
хвастается она.
— Ну, веди! — шлепнул я по округлой попе девушку. А что? Пусть
привыкает к моим ласкам.
В отцовой комнате действительно был порядок. Всё лишнее куда-то
исчезло, нагрудник стоял в углу и блестел металлом, пыли нигде не
было. Хотя, на шторках есть! Пылесборники, а не шторы. Одежды у
отца много, но вся не моего размера. Впрочем, вот эта лисья шуба
мне нравится. Можно её перешить попробовать. Сапоги — точно мимо.
Китель с наградами! Ух, ты! Неясно, какого звания был отец, даже
непонятно, где служил, но пулям явно не кланялся. «За труды и
храбрость», — читаю я надпись на одном кресте.
Работой Ефросиньи я остался доволен.
— А что в маминой комнате? — поворачиваюсь я к девушке.
Она ведёт меня в комнату по соседству, уже опытно пряча свою
задницу от поощрительного шлепка.
Тут тоже порядок. Одежда разложена по кучкам, пыли нет.
— Это старое совсем, негодное. Кружева спороть можно, разве что,
— показывает мне трудяжка. — А вот тут письма и драгоценности!