Осторожно открываю самый нижний ящик и… Бинго! Деньги! Считаю.
Тридцать семь тяжелых серебряных рублей, разного фасона. Копейки
посчитал с трудом — вышло три рубля пять копеек. Но это ещё не всё.
Ассигнации — двадцать пять красных десяток, сорок одна синяя
пятёрка, двадцать одна зелёная трёшка, тридцать четыре горчичных
рубля. Всё новенькое, год выпуска — прошлый. Бумагой набралось на
пятьсот пятьдесят два рубля. Много это или мало? А кто его знает.
Хотя лошадь же у меня пала! Вот и проверю.
— Матрена! Подь суды! — ору своей служанке.
Блин, я стал странно говорить, да и у Ары, заметил, акцент
пропал. Чудеса.
— Шо, барин? — в комнату вплыла Матрена.
— Что с конём? — строго спрашиваю у неё.
— Ох, горе какое. Не выживет, наверное. Такие убытки у нас. А
как теперь карету запрягать? Одним конём? А второго дорого
купить…
— Сам знаю, что дорого, — делано ворчу под нос. — Напомни, почем
мы коня брали?
— Задешево брали. Двести пятьдесят рубликов отдали всего.
Сейчас, поди, дороже, — вздыхает Матрена, причмокивая.
— Сколько там у меня? — начинаю прикидывать, глядя на
ассигнации.
— Они один к трем с половиной идут к серебру, не хватит там, — с
грустью в глазах говорит баба.
— А ты почем знаешь, сколько у меня?
— Так не было ничего почти. Ну вы и семью Петра продали за пять
сотен… Никак запамятовали? Ой, горе!
— Что-то в голове шумит, — потираю я виски. — Посплю, пожалуй. А
ты молодец. Да не переживай — деньги будут ещё, — уверяю я
Матрену.
— Будут, если что опять продать, — не унимается Матрена. — А так
только после урожая. А кого продавать? Четыре семьи по хуторам да
сорок домов в деревне осталось, — напомнила она, вздохнув.
Служанка ушла, а я задумался. Тимоха сказал, что у меня сто
сорок душ. То есть мужиков? Может, он перепутал, и всего сто сорок
человек крепостных? А я ещё и семью продал. И конь один остался.
Зато карета есть! Завтра гляну, что с этим добром делать.
Сон сморил меня, и я прилёг на мягкую кровать. Хоть разулся
заранее, и то хорошо.
Разбудил меня, как ни странно, не мочевой пузырь, а петух! Убью,
гада! Так спал хорошо, а как встал резко, опять замутило.
Раннее утро. После туалета осторожно выхожу во двор и оглядываю
двухэтажный не шибко большой дом. Во дворе уже суетится мужик.
«Мирон, вроде», — всплывает в башке. Он колет дрова, и уже хорошая
такая стопка дров аккуратно сложена под навесом. Девчонка, что
давече подавала нам с Тимохой чай, носится с кормом для курей. Так
вот чего петух орал — ему не курица нужна была, а пожрать. Сварить,
что ли, его? Слева от дома расположена конюшня, справа — банька.
Колодца не видать. Интересно, откуда воду берут?