Сквозь прорехи туч падали яркие, тревожащие лезвия света. В кустарнике на том берегу сердцевина была юно-зеленой, а вокруг, резко отграниченные лезвиями с неба, льнули к земле мрачные, неспособные оторваться клубы кустов. Но природу не беспокоило такое нарочитое столкновение.
– Скорей бы ты уезжала, что ли. Да, Шегги? – Мужчина уперся подбородком в ладонь и указательным пальцем оттягивал вниз веко.
– Так и не отучила. – Губы женщины дрогнули. – А ты?
Мужчина мгновение смотрел на нее, а потом отвел взгляд.
– Почему? И разводиться не надо.
Он через силу усмехнулся.
– Ну как вдруг оказаться без наших неприятностей и привычных неудобств. И делать-то ничего не захочешь.
Женщина тоже засмеялась:
– Слабо́ решиться на такое испытание?
– Какие-то иезуитские склонности в тебе пробуждаются. Примерно так же Иоанн Васильевич предлагал спасти душу Курбского, казнив его.
– И все-таки Курбский смог уехать.
– Оригинальное сравнение. Он – князь… Ну ладно, ладно. Курбский смог. Ты еще Герцена припомни. Только не забудь и то, что в эмиграции он перестал жить – только наблюдал и оценивал.
– Отечественная история, конечно, без тебя захиреет.
– Не история, а историческая наука, – не удержался он.
С другого берега донеслась музыка чужого веселья. «Мой адрес – не дом и не улица», – бойко шпарили сплюснутые голоса.
– Тут ты, безусловно, очень нужен. Статьи ценят так, что выдерживают, как коньяк. У тебя уже целый погреб!
– Да ведь не в этом… – Он с досадой мотнул головой.
– А в чем? В этом? – Женщина кивнула в сторону музыки.
Мужчина улыбнулся, как поморщился.
– В чем же? – настаивала она. – По крайней мере, занялся бы настоящей работой. А не выдумывал на каждую ошибочную фразу две прогрессивных… Помню, ты говорил, что только в армии и чувствовал себя действительно свободным. Все твоя теория: чем хуже, тем лучше; стремление к свободе уже само ограничивает ее, Царство Божие внутри нас.
– Да не то. На Руси всегда различали свободу и волю. Свобода – из корня «свой», тут подчиненность окружающим – роду, племени – ради общих целей.
– Убожество это, рабство, а никакая не свобода.
– Но только так и можно обрести самосознание и достоинство. А своеволие, напротив, никогда в чести не было.
– Но внешняя свобода просто необходима.
– Лишь после того, как человек отдал себя общему. Чтоб лучше и полней осуществить свое служение.