— У меня «Гроза морей», — прорычал
он. — Двадцать пушек. Я сам найду этого Крюка. И тебе, Олоне,
глотку перережу, если сунешься!
Де Лонвийе хлопнул ладонью по столу,
заставив бутылки задрожать.
— Хватит! — рявкнул он. — Вы
получите свои корабли. И еще два шлюпа для поддержки. Но если вы
перегрызете друг другу глотки до Портобелло, я лично сдам вас
испанцам!
Рид и Кокс переглянулись. Их лица
оставались непроницаемыми, но они явно были удовлетворены. Пираты
спорили, рычали, но деньги уже делали свое дело.
Кокс поднялся, поправляя плащ.
— Значит, решено, — сказал он. —
Флот собирается. Завтра на рассвете мы выступаем. Готовьте
людей.
Зал затих. Лампы потрескивали. Де
Лонвийе смотрел на карту, где жирной точкой был отмечен
Портобелло.
Тяжелый воздух в зале губернатора
Тортуги сгущался.
Жан-Филипп де Лонвийе, сгорбившись
над столом, молча перебирал бумаги, будто искал в них спасение от
удушающей тоски. Его пальцы, привыкшие сжимать перо или рукоять
шпаги, дрожали, выдавая слабость, которую он не мог себе позволить.
Рид и Кокс, посланники Кромвеля, сидели с каменными лицами. Золото,
обещанное ими, уже зажгло алчный блеск в глазах пиратов.
Эдвард Мансфелд откинулся на спинку
стула, скрестив руки на груди. Его взгляд скользил по картам, но
мысли, казалось, были далеко — где-то на палубе, среди парусов и
пушек. Он уже заявил, что поведет фрегат «Ястреб», и теперь ждал,
чем обернется эта затея. Джон Моррис, напротив, не сидел спокойно:
его пальцы постукивали по кинжалу, а рыжая борода топорщилась от
сдерживаемого нетерпения. Он будет на своем фрегате «Гром». Его
хитрый прищур выдавал, что он уже прикидывал, как выжать из этой
авантюры все до последней монеты. Денег посланцев Кромвеля хватит
на покупку нескольких кораблей, поэтому они не жалели своих
кораблей.
Франсуа Олоне стоял у окна,
прислонившись к подоконнику. Его черные волосы падали на глаза, а
пальцы сжимали рукоять сабли так, что костяшки побелели. Он
ненавидел Роджерса всей душой — тот держал его в цепях, пока Олоне
не вырвался. Он помнил и то, что именно Крюк взял его в плен, а не
Роджерс, поэтому и к Крюку у него был свой счет. Но Роджерс —
давний враг. Теперь они оказались в одной комнате, и воздух между
ними трещал от злобы.
Бартоломью Роджерс развалился на
стуле, закинув ноги на край стола. Его красный камзол был
расстегнут, борода лоснилась. Он вспоминал Изабеллу, дочь де
Лонвийе, которую он заточил в трюм «Грозы». И эта тайна делала его
ухмылку еще наглее.