— Нам позволено взять с собой в дальнюю дорогу продукты?
— Да, мадам, — важно кивнул посланник короля, не скрывая своей
довольной улыбки. Его тонкие губы растянулись в хищном оскале, а в
темных глазах плясали искры злорадного торжества. Семья Хейли не
одно столетие мечтала об уничтожении семьи Андерсон, и вот их
желание наконец-то сбылось.
— Благодарю, — проронила, невольно сжав кулаки, вспоминая тот
страшный день три месяца назад, когда моего мужа казнили за якобы
измену короне. И с тех пор мы с дочерьми стали узницами в
собственном доме, каждый день ожидая решения Его Величества.
— Бертолле позаботился, чтобы в пути вы не знали нужды, —
продолжил посланник, поглаживая свой идеально начищенный медальон
королевского гонца. — Ваши мешки лежат у выхода, там же вы найдете
по одному шерстяному одеялу. Ночи стали холодными.
— Хм… очень щедро, — ответила я и чуть помедлив, добавила с едва
уловимой насмешкой в голосе, — Уверена, Бертолле сделал все, чтобы
наша долгая дорога стала лёгкой и удобной.
— Не извольте беспокоиться, леди Элизабет, — глумливо протянул
Бертолле. Его тощая, нескладная фигура напоминала огородное пугало,
а блеклые, водянистые глаза смотрели с плохо скрываемым
злорадством. Жиденькие, засаленные волосы, которые он с
маниакальным упорством каждые три минуты зачесывал назад,
трясущимися пальцами, жалко прикрывали обширную залысину на
макушке.
— Бертолле, проводи леди к воротам. Им стоит поспешить, иначе
первую ночь они застанут в лесу, — поторопил граф Хейли. Его
холеная фигура в дорогом камзоле первой направилась к массивным
дубовым дверям. Было очевидно — он спешил насладиться зрелищным
видом того, как три несчастных и обездоленных леди покидают свой
родовой дом навсегда.
— Как прикажете, господин, — подобострастно проговорил
надзиратель. И отвесив нам издевательский поклон, растянул бледные
губы в щербатой улыбке, обнажившей пожелтевшие, кривые зубы,
промолвил, — прошу вас, леди.
Отвечать ему не стала, лишь гордо вскинула голову, являя всем
своим видом истинную леди, не роняющую достоинства даже перед лицом
несчастья. Мои дочери, все еще занятые каким-то странным
представлением, тоже хранили молчание. Они продолжали крепко
обниматься, издавая притворные всхлипы, и, спотыкаясь, словно от
горя, побрели к выходу следом за мной.